Некровиль

В западной части Уиллоуби горели пальмы. Ветер доносил с востока далекие отголоски неистовой музыки. Все кинематографические экраны превратились в пустые серебристые поверхности. На востоке посветлел горизонт. В зените мерцали первые золотые нити рассветного небесного знака.

Безликие гиды привели их в безвкусный район многоквартирных домов с высокой плотностью застройки, далеко от центральных бульваров. Баннеры cuadra, нарисованные вручную на склеенных скотчем пластиковых листах, безвольно свисали с веревок для стирки: «¡Andale! Los Leons’a’Judah»[195]. Львы по имени, львы по натуре; некоторые – как самцы, так и самки – щеголяли телесными модификациями в виде грив, морд и глаз цвета жидкого золота.

Базилика Сеу Гуакондо когда-то была церковью-parada[196]: последний рьяный рывок ортодоксального католицизма привел к мессам в торговых центрах и службам на муниципальных автобусных остановках. Чего радикальные отцы и теологи освобождения не смогли понять, так это того, что массы не хотели народной религии, не хотели, чтобы она встречала их в местах, где они заключали сделки, разговаривала с ними на фавельском анхеленьо. Священное сердце церкви всегда было тайной; а тайна, лишенная величия, ритуалов, изысканности, помпезности, церемониала, блестящей мишуры, великолепных платьев и декораций в духе Сесила Б. Демилля[197] с полным актерским составом святых и ангелов второго плана – это какая-то неправильная тайна. Поэтому верующие взяли простые часовни на автобусных остановках, украсили иконами, статуями, свечами, алтарями и превратили в самодельные соборы Святого Петра. Большинство после Великого отступничества стали храмами Укуромбе. Некоторые обернулись станциями на Виа Долороза[198] Культа Зоопарка.

Последователи Сеу Гуакондо превзошли даже эклектичность строителей церквей-parada. Маленькая часовня воспевала сравнительно-религиозный грабеж: бледнощекие гипсовые святые и мадонны в синих одеяниях непристойно терлись об ацтекских богов солнца и повелителей кукурузы; серафимы и херувимы кружились бок о бок с кецалькоатлями и громовыми птицами; Бодхисаттвы плясали с четырехрукими аватарами Вишну и микро-Ганешами; блистающие православные иконы были украшены изысканными гирляндами коранических сур; маски, фетиши, ритуальные предметы из анимистических религий четырех континентов свисали с балок крыши и трепетали на ветру. В углу Владимир Ильич Ленин и Элвис Аарон Пресли вместе курили какие-то азиатские благовония; китайские молитвенные билеты грудой лежали у их ног, знаменуя конец парада с тикерными лентами[199]. Голографические изображения святых Укуромбе светились в высохших глиняных нишах; в боковой часовне старый телевизор с плоским экраном воспроизводил отрывки из облаченной в красную кожу Библии Йоханнеса Ульфы со страницами цвета плоти – шведа, который в начале XXI века продвигал садомазохизм как способ духовного совершенствования.

– Есть ли какие-нибудь религии, которые здесь не представлены? – прошептал Саламанка.

В центре, где когда-то целомудренные священники праздновали смерть бога, который считал, что лучше сгореть, чем заржаветь, ждал Сеу Гуакондо.

Деформированный тектронный столб черного цвета, выше человеческого роста, похожий на дерево с множеством корней, в котором – как в древней сказке – боги заточили оскорбившего их человека. Черные руки до локтей приросли к торсу, предплечья тянулись из темной колонны, растопырив напряженные пальцы. Над ними виднелась погруженная в ствол голова. Если бы злобный бог, желая устрашить отступника, окунул в жидкий ад какого-нибудь пожилого, кроткого и невинного миссионера, на его лице могло бы появиться такое же выражение смертельной муки, предательства и разочарования, как у Сеу Гуакондо.

Блестя в свете свечей, он повернулся на электрическом помосте лицом к просителям. Черные губы шевельнулись. Сеу Гуакондо заговорил.

– Что за чудеса! Родился новый мировой порядок! Как уместно, что в День Мертвых старая Земля издохнет в корчах. Титаны и олимпийцы сражаются на орбитальных подступах; и все же вы явились, чтобы поставить свои жизни на кон в надежде обрести бессмертие-без-смерти, доверившись броску монеты. Хм, вы не первые и не последние, но, возможно, пришли своевременно. Как бы то ни было, я обращаюсь к вам с тем же предостережением, что и ко всем, кто был до, и ко всем, кто придет после: прежде чем взять меня за руку, спросите себя, стоит ли игра свеч; стоит ли приз такой ставки?

У Сеу Гуакондо был глубокий, красивый, богатый интонациями и каденциями голос, в традициях Старой Испании. Конечно, подумала Тринидад, у повелителей вечной жизни и смерти должны быть хорошие педагоги по сценической речи.