Некровиль

– Что ж, вперед, подходите ближе, еще ближе, представление вот-вот начнется. Вы прошли через смерть, разрушение, огонь и войну, чтобы найти меня, и теперь вам кажется, что колесница судьбы несется слишком быстро, колесо обозрения слишком высокое? Если у вас всего пятьдесят сентаво, чтобы потратить их на ярмарке, к чему простые карусели и игра в «Сбей кокос»? Потратьте их с умом, потратьте их как следует, потратьте их на то, что вы запомните на всю оставшуюся жизнь. Шаг вперед, леди и джентльмены, да начнется самое главное шоу всей вашей жизни. Кто первый?

Кто первый? Вверх по трапу на борт «Титаника». Через входной люк внутрь «Челленджера». По крытому мосту в салон «Пан Американ 103». В лифт, который едет в преисподнюю. Ты первый, Биг Боппер, нет, Бадди, лучше ты. Место у окна или у прохода, Гленн[200]? Тринидад почувствовала, как Саламанка шевельнулся; схватила его за руку, удерживая: «Нет, еще рано». Под облегающими черно-золотыми нарядами проводников могли прятаться любые загадочные приспособления военного образца.

Сеу Гуакондо ухмыльнулся – как будто приоткрылась доменная печь.

– Раз уж кто-то должен, то это вполне могу быть я, – сказал Йенс Аарп. – Старших надо уважать, и так далее.

Он подошел к помосту. Даже ему, высокому мужчине, приходилось смотреть в лицо mediarmuerte снизу вверх. Полы длинного пальто развевались на ветру из ниоткуда.

– Что за душа явилась ко мне? – спросил Сеу Гуакондо. – Назови свое имя, свою природу, поведай сокровенное желание.

Замерцали десять тысяч свечей.

– Меня зовут Йенс Аарп. Я, сэр, игрок. Не погрешу против истины, если назову себя величайшим игроком эпохи. Я принимал участие во всевозможных состязаниях на удачу и мастерство и ни разу не проиграл. Я стою перед вами, потому что все азартные игры больше не могут доставить мне удовольствие – я ищу ту игру, где существует предельная ставка. Игру, достойную свеч, как вы сами выразились.

Молчаливые проводники склонили безликие головы друг к другу. Тринидад вообразила жаркое, интимное телепатическое единение: разум внутри разума.

– Предупреждаю, парень, это не какой-нибудь пятикарточный стад, – сказал Сеу Гуакондо. – Здесь нельзя выложить козыри и сорвать банк. Карту переворачивают один-единственный раз.

– Умоляю, я же профессионал, – сказал Йенс Аарп с убийственной гордыней. – Я ставил целые состояния на карту или монету.

– И все же, сдается мне, ставка никогда не была такой высокой, как сейчас, – глубокомысленно заметил Сеу Гуакондо на своем освещенном свечами помосте. – Если я объясню правила, это тоже оскорбит твои профессиональные чувства? Пойми: я – порождение хаоса. Силы жизни и смерти непредсказуемо текут через меня: даже я не знаю, в какой руке они находятся в данную секунду. Я не властен над этим. Выбор за тобой, и только за тобой. Suerte или Muerte.

Над крышей прозвучал рев двигателей низко пролетевшего конвертоплана.

Йенс Аарп колебался всего мгновение, прежде чем крепко схватить Сеу Гуакондо за правую руку. Он посмотрел в глаза полуживого существа. Его зрачки расширились. Он увидел в отражающейся черноте что-то такое, чего Тринидад не могла разглядеть. Игрок повернулся к своим товарищам, сияя улыбкой.

– Смотрите! Смотрите! Видите, ничего не случилось!

Он поднял руку, которая коснулась Сеу Гуакондо, Повелителя Жизни и Смерти.

Уставился на нее.

Улыбка превратилась в гримасу ужаса.

Его правая ладонь на глазах покрывалась волдырями и чернела. Пальцы сморщились до обрубков; ладонь пошла складками, запузырилась и выпустила длинный изогнутый коготь из черного тектопластика.

Йенс Аарп схватился за правое запястье левой рукой, чтобы оторвать предательский черный крюк. С таким же успехом можно плевать на лесной пожар. За одну волну трансформации текторы превратили его правую руку в хитиновую клешню. Он издал душераздирающий вопль, когда наноагенты пронеслись по его телу. Ребра прорвались сквозь одежду скребущими непристойными пальцами из черного рога, ноги расплавились и превратились в лужу искривленных корней и измененной плоти, позвоночник вырвался наружу со звуком ломаемых костей, выпустил усики и перистые антенны. Протяжный крик резко оборвался, когда его лицо рванулось вперед на длинном блестящем хребте из черной наноплоти, из-за чего трахея оказалась аккуратно перерезанной, и завершился рост бугристым костным гребнем.

Нечто по имени Аарп позвякивало и поскрипывало, пока жаркая плоть остывала, затвердевая в смерти.

«Я не буду кричать. Меня не вырвет, – сказала себе Тринидад, – потому что даже в мире, где оживают мертвые кинозвезды, растут здания, машины меняют форму, а одежда – текстуру и цвет, я не могу поверить, что людей можно превратить в камень».

Тесно прижавшись к Саламанке, она почувствовала, как его рука скользнула под мягкую искусственную кожу куртки.

– Нет, – прошептала она. – Пока нет.

Сеу Гуакондо повернулся налево, направо, налево, направо на своем возвышении. Мотор раздраженно завывал.