Некровиль

Сол изучил камеру обработки. Ему нравилось, что эти устройства похожи на перегонные кубы для виски: пузатые, с высоким горлом, поднимающимся сквозь крышу к раскидистым пальцам солнечного дерева. В перегонном кубе обитали сильные алхимические духи – духи межгалактического вакуума, абсолютного холода и текторов, передвигающих атомы в пустоте. Жаль, что физика воспрещала смотровые окошки. Можно было бы через безупречное алмазное стекло увидеть, как происходит акт творения. Впрочем, лучше этот процесс оставить таинством, загадкой. Атомы могут сложиться во что угодно, да. Но ведь это самое интересное – во что именно, каким образом? Насколько причудливо они совокупятся, покоряясь воле творца? Он вообразил крошечные машины, меньше вирусов, хитроумные конструкции из атомов: представил себе, как они шарят в поисках углерода в недрах Реденсьона, у корней наномастерской, передают его по бакитрубкам в камеру обработки, и там он превращается в алмаз необходимой формы.

Да, алхимия.

Кассета из алмаза.

Ощутив интеллектуальный холод нанопроцессора, Сол Гурски поежился в своем легком велосипедном наряде.

– Это один из моих проектов, – сообщил он Хорхе. – Я разработал текторы.

– Да что вы говорите… – Хорхе достал пиво из ящика на полу, открыл о дверной косяк. – Я купил мастерскую у одного парня два года назад. Он переехал на север, в Трес-Вальес. Вы оттуда?

Пиво было холодным. В глубоком, темном холоде реакторной камеры роились наномашины. Сол Гурски раскинул руки: Иисус-велосипедист.

– А разве не все приезжие оттуда?

– Пока нет. Итак, на кого, вы сказали, вы работаете? «Нанозис»? «Эварт-ОзВест»?

– «Теслер». Я возглавляю исследовательскую группу по биологическим аналогам.

– Никогда о таком не слышал.

«Еще услышите», – собирался сказать Соломон Гурски, но тут кто-то закричал. Это был голос Элены.

На бегу он подумал, что ни разу не слышал ее крика – их отношения еще не достигли такой стадии, – но понял, что кричать могла только она.

Элена стояла у открытой задней двери заправки-и-кафе. В ярком свете дня было видно, что женщина побледнела и дрожит.

– Простите, – сказала она. – Я просто хотела выпить немного воды. В холодильнике ее не нашлось, а кока-колы я не хотела. Думала, наберу немного из-под крана.

Войдя в кухню, Соломон Гурски почувствовал спиной, как Хорхе его догнал. Мужской беспорядок: двадцать немытых кофейных кружек, коробки из-под пончиков, пивные банки и упаковки из-под молока. Ложки, ножи, вилки. Сол и сам разводил такой бардак, и Элена ругалась, что он всякий раз брал чистую посуду.

Затем он увидел их.

– Послушайте, это мой дом… – говорил тем временем Хорхе.

Их было трое: симпатичная, работящая женщина и две маленькие девочки, одна первоклассница, другая только научилась ходить. Они сидели в креслах, положив руки на бедра, и смотрели прямо перед собой.

Они не моргали, их тела не покачивались в такт пульсу и дыханию, поэтому Сол все сразу понял.

Идеальный цвет. Он коснулся щеки женщины, завитка темных волос. Кожа теплая, мягкая. Как и должно быть. Текстура правильная. Кончики его пальцев оставили следы в пыли. Женщина и две девочки сидели неподвижно, не мигая, словно статуи в святилище из собственных памятных вещиц. Фотографии, игрушки, скромные украшения, любимые книги и безделицы, расчески, зеркала. Картинки и одежда. Вещи, из которых и состоит жизнь. Сол прошел среди «статуй» и их вещей, понимая, что вторгся в чужой храм, но его неудержимо влекли симулякры.

– Ваши?.. – спросила Элена. Хорхе кивнул, его губы шевельнулись, но не прозвучало ни звука. – Мне жаль, мне так жаль…

– Сказали, колесо лопнуло, – наконец проговорил Хорхе. – Знаете, эти шины, которые вроде бы ремонтируют сами себя и не взрываются? Ну, это неправда. Машину бросило через отбойник, кувырком. Так сказал дальнобойщик. Он увидел их внутри, вверх тормашками. Как будто время застыло…

Он немного помолчал.

– У меня потом надолго стало в голове темно, я будто с ума сошел, понимаете? Когда пришел в себя, купил это место, потратил страховку и компенсацию. Как я уже сказал, атомы могут сложиться во что угодно. Надо лишь указать им верный порядок. Подчинить себе, и пусть сотворят то, что тебе необходимо.

– Простите, что мы вот так вломились… – сказала Элена, но Соломон Гурски все стоял и смотрел на реконструированных мертвецов с таким выражением лица, будто узрел нечто за пределами реальности – может, самого Господа Бога.

– Здесь народ ко всему привыкает. – Улыбка Хорхе – рана, на которой разошлись швы. – В Реденсьоне живут лишь слегка чокнутые и те, кому некуда идти.

– Она была очень красивая, – сказала Елена.

– Она и сейчас красивая.

Пыль искрилась в луче послеполуденного света, который падал через окно.

– Сол?

– Да. Иду.