Некровиль

Если ничего не утрачено, тогда ты должен сейчас думать о том же, что и я, пришло в голову Соломону Гурски I. Я вспоминаю лицо, забытое более тридцати миллионов лет назад: рабби Бертельсман. Толстое, ясноглазое, приятное лицо. Он разговаривает с мальчиками в преддверии Бар-мицвы про Бога и мастурбацию. Он говорит, что Бог осудил Онана не за удовольствие от порока, а за то, что тот пролил семя на землю. Онан был бесплоден, бесполезен. Он ни с кем не поделился даром жизни. И теперь я Бог в своем собственном мире, а рабби Б. такой, с улыбкой: мастурбация, Сол. Просто затянувшееся самоудовлетворение; семя, впустую пролитое на землю. Развлекуха как она есть; бесконечное воссоздание самого себя.

Он посмотрел на своего близнеца.

– Рабби Бертельсман? – спросил Сол Гурски II.

– Да, – сказал Сол Гурски I; затем решительно, воодушевленно: – Да!

Улыбка Соломона Гурски II растворилась в пылинках света.

Внезапно внешние края огромного тетраэдра вспыхнули десятью миллионами точек алмазного сияния. Сол смотрел, как лучи проносятся сквозь Игрушку, и понимал, что они собой представляют. Манипуляция пространством и временем. Даже на скорости света Эа была слишком огромна для такой синхронности. Воздушные деревья, небесные рифы, гарпунники, сифоны, живые аэростаты, цеппелины, облачные акулы; все, к чему прикасались лучи, анализировалось, осмысливалось, запоминалось. Ангелы-летописцы, подумал Сол Гурски, пока серебряные ножи рассекали его мир. Он увидел, как Духовное Кольцо расплетается, словно спираль ДНК, и миллиард дней Соломона Гурски потоком движется по лестнице из света в Эа. Центр потерял устойчивость; гравитационные силы, которыми управляло Духовное Кольцо, поддерживая экосферу Игрушки, ослабевали. Мир Сола умирал. Ему было больно, однако он не чувствовал скорби или сожаления – скорее, свирепую радость, настоятельное желание вскочить и умчаться прочь, освободиться от огромного бремени жизни и гравитации. Это не смерть, подумал он. Ничто не умирает. Он поднял глаза. Ангельский луч прочертил жгучую дугу над крышами Версаля. Сол распахнул объятия, и свет разорвал его на части. Все хранится и воссоздается в разуме Господа. Забытый Соломоном Гурски Версаль распался на рои свободных парящих текторов.

Конец наступил быстро. Ангелы проникли в фотосферу звезды и отыскали сложные квазиинформационные машины, которые там трудились. Солнце забеспокоилось, пробудившись от долгого забытья. Духовное Кольцо разрушилось окончательно. Осколки кувырком пронеслись сквозь Игрушку, эффектно разрывая умирающие небесные рифы, разрушая облачные леса, вспыхивая кратким блеском на похоронных орбитах вокруг набухающего солнца. Ибо звезда умирала. Хромосфера покрылась пятнами; солнечные бури проносились от полюса к полюсу в виде цунами длиной в миллион километров. Запаниковавшие стаи охотников вспыхнули и сгинули в солнечных протуберанцах, когда фотосфера дотянулась до самого края Игрушки. Звезда раздувалась и вспучивалась, как пораженное инфекцией беременное чрево: Эа манипулировала фундаментальными силами, ослабляя гравитационные связи, которые удерживали систему от распада. Для питания квантовых процессоров, творящих червоточины, потребовалась бы вся энергия звездной смерти.

Светило превратилось в поразительное блюдце из газа. В Игрушке не осталось ни одного живого существа. Все они ныне пребывали в разуме Эа.

Новая вспыхнула. От такого всплеска энергии океаны Эа должны были вскипеть, земли – выгореть до основания. Тонкие грани тетраэдра должны были сломаться, как травинки, а сам артефакт – полететь в пустоту, словно разбитое яйцо Фаберже. Но защита Эа была надежной: гравитационные поля отразили электромагнитное излучение в сторону от уязвимых пространств; квантовые процессоры поглотили шквал заряженных частиц и перенастроили пространство, время, массу.

Четыре угла Эа на мгновение вспыхнули ярче умирающего солнца. И артефакт исчез; сквозь пространство и время умчался к мирам, приключениям и переживаниям, которые не выразить словами.

Воскресенье