Некровиль

В преддверии конца света Соломон Гурски все чаще размышлял об утраченных возлюбленных. Если бы Юа имела полностью физическую природу, она оказалась бы самым большим объектом во вселенной. Только ее ветви – сталактиты длиной в двадцать световых лет, врастающие в илем[238], чтобы черпать из него энергию развоплощения – обладали некоторой материальностью. Большая часть структуры Юа – девяносто девять и несколько томов девяток после запятой, если говорить о процентном отношении – была свернута и спрятана в одиннадцатимерном пространстве[239]. В каком-то смысле Юа действительно являлась самым большим объектом во вселенной, ведь ее части, проявляющие себя в пятом и шестом измерениях, содержали неразвитый поток энергии, известный как «вселенная». Высшие измерения Юа содержали только ее саму и были в несколько раз больше. Она расширялась воронкообразно. Она была огромна и содержала в себе множества. Панжизнь, эта аморфная, многогранная космическая инфекция из человеческих, трансчеловеческих, нечеловеческих и панчеловеческих разумов, заполнила вселенную задолго до того, как континуум достиг предела упругости и начал сжиматься под воздействием темной материи и тяжелых нейтрино. Фемтотехнология[240] рука об руку с прыжками через червоточины распространили Панжизнь по сверхскоплениям галактик в одно мгновение божественного ока.

Не было ни человечества, ни инопланетян. Ни нас, ни других. Только жизнь. Мертвые стали жизнью. Жизнь превратилась в Юа, Панспермию[241]. Юа обрела самосознание и, подобно Александру Македонскому, испытала отчаяние, когда у нее не нашлось новых миров для завоевания. Вселенная состарилась, пока вынашивала Юа; она увяла, крючилась, истощила собственные силы. Красное смещение в спектрах галактик стало синим[242]. И Юа, наделенная атрибутами, способностями, амбициями – всем, что полагалось иметь божеству, кроме имени и мелочности, – подобно давным-давно умершему Богу из мира, миллионы лет назад превращенного в шлак взорвавшимся солнцем, занялась подготовкой к тому, чтобы воскреснуть.

Движение галактик ускорялось, гравитационные силы рвали их на звездные лохмотья. Сверхмассивные черные дыры, на протяжении миллиардов лет питавшиеся мертвыми светилами, слились и преобразились в монстров, которые поглощали шаровые звездные скопления целиком, изничтожали галактики и притягивали к себе остатки, пока те не начинали вблизи от радиуса Шварцшильда[243] испускать сверхжесткое рентгеновское излучение. Юа, давным-давно вросшая в высшие измерения, питалась колоссальной мощью аккреционных дисков[244] и записывала в многомерные матрицы жизни триллионов разумных существ, которые следовали по ее ветвям, спасаясь от гибели. Все сущее содержится в разуме Бога: в конце концов, когда фоновое излучение вселенной асимптотически возрастет до энергетической плотности первых секунд Большого Взрыва, оно обеспечит достаточную мощность для фемтопроцессоров, вплетенных в Одиннадцать Небес, чтобы восстановить Вселенную целиком. И увидим мы новое небо и новую Землю.

В трансвременных матрицах Юа Панжизнь сочилась через измерения, стекала с кончиков ветвей в тела, комфортно чувствовавшие себя в плазменных потоках Рагнарека. В большинстве своем туристы на краю света имели облик огненных существ с размахом крыльев в тысячи километров. Звездные птицы. Жар-птицы. Но существо, ранее известное как Соломон Гурски, выбрало другую форму, архаизм с той давно исчезнувшей планеты. Ему нравилось быть тысячекилометровой Статуей Свободы с бриллиантовой кожей, с поднятым факелом, освещающим путь сквозь кружение звездного вещества. Сол Гурски мелькал между стаями светящихся душептиц, скапливающихся в насыщенной информацией среде у кончиков ветвей Юа. Он чувствовал их любопытство, восторг и отвращение при виде несообразности; никто не понял шутки. Утраченные возлюбленные. Так много жизней, так много миров, так много форм и тел, так много любви. Они были неправы – те, кто в самом начале говорил, будто любовь не может пережить смерть. Он был неправ. Смертельным врагом любви была вечность. Любовь измерялась человеческой жизнью. Бессмертие давало ей достаточно времени и пространства, чтобы измениться, стать чем-то большим, чем любовь, или чем-то в опасной степени иным. Никто бы такого не выдержал. И не выдержит. Бессмертие – это бесконечные перемены.