Нелли Раинцева

Наслдственность, воспитаніе, обстановка — отравы тяжкія. Однако есть же у иныхъ счастливицъ какая то самостоятельная закваска — противоядіе этимъ отравамъ. Есть у меня еще пріятельница: оперная пвица на вторыхъ роляхъ. Какъ ни плохъ нашъ домъ, все же — думаю — не безпутне онъ, хоть съ поверхности-то, театральныхъ кулисъ. А вотъ — подите же! — къ Лип никакая грязь не липнетъ. За нею ухаживаютъ, она не недотрога, и кокетка, и хохотушка, и «поврать» не прочь, — а чиста, какъ стеклышко: честная душа, честное тло. Точно у нея въ сердц есть плотина, останавливающая притокъ житейской грязи: «Стой! Дальше не смй наплывать! Внутри меня святая святыхъ!» Помню: вышла въ свтъ «La terre». Я прочла — вещь художественная, мн понравилась; многія пикантности я и сейчасъ помню. А Липа не осилила и десяти страницъ — вернула мн книгу.

— Претить, — говорить, — да и скучно: какой въ этомъ интересъ?

И вдь это не такъ, какъ наши prudes, что ахаютъ:

— Ахъ, какой стыдъ! Можно ли разсказывать такія вещи?

И не оторвутся отъ скабрезной книги, пока не остановить ихъ вожделнное «Fin». Нтъ, просто здоровая душа у Липы и нтъ въ ней этого нервнаго патологическаго любопытства къ злу, живущаго въ нашихъ отравленныхъ душахъ наперекоръ сознательному стыду, наперекоръ негодованію противъ самой себя: зачмъ это во мн? за что?

Развратъ и скука, скука и развратъ. Стремленіе избыть ихъ, спрятаться отъ самой себя, — вотъ откуда мои мнимые таланты, мнимая эксцентричность, вся моя глупая призрачная жизнь. Лишь бы жизнь шла непрерывнымъ вертящимъ круговоротомъ, лишь бы быстрая смна впечатлній, а то — къ Семирадскому, такъ къ Семирадскому, на курсы, такъ на курсы, въ кафе-шантанъ, такъ въ кафе-шантанъ, подъ дружескія распеканія Корецкой — такъ подъ распеканія. Если бы не любовь моя къ комфорту, я сдлалась бы путешественницею: есть же такія всемірныя дамы, что шляются по свту за приключеніями, и сегодня ее встрчаютъ на Avenue del Opera, послезавтра на римскомъ Monte Picio, черезъ годъ — одалискою въ гарем афганскаго эмира, еще черезъ годъ — въ какой нибудь Венецуэл невстою героя pronunciamento, а еще черезъ годъ она въ царевококшайскомъ клуб читаетъ лекцію объ алмазныхъ копяхъ Трансвааля. Я обожала Мазини и недли три, что называется, и легла, и встала въ окружномъ суд, въ качеств «уголовной дамы», притворяясь, будто серьезно увлечена Андреевскимъ. Хотла поступить на сцену, но здсь-то вышла совсмъ бездарностью: самое совсть зазрила. Познакомилась и дружила недли три съ пожилою и титулованною богачихою, меценаткою то спиритовъ, то теософовъ, то поэтовъ-декадентовъ, — она говорила мн дикія, туманно сентиментальныя рчи, странно заглядывала мн въ глаза своими черными глазами съ поволокой, слишкомъ крпко жала мн руки и слишкомъ часто цловала меня напомаженными губами. здила я и въ Москву къ Толстому, но онъ, должно-быть, прочиталъ меня насквозь, такъ сухъ и коротокъ былъ его пріемъ, такъ холоденъ и безучастно-непривтливъ пронизывающій взглядъ его срыхъ глазъ.

Однажды, когда одурь скуки мучила меня больше обыкновеннаго, моя камеристка Таня, двушка бойкая и преданная мн, насколько вообще можетъ быть предана служанка барышн капризной, но не особенно дурно съ нею обращающейся, попросила меня отпустить ее на весь вечеръ до утра на именины своей подруги, экономки богатаго холостяка, далеко, въ другомъ конц города. Я позволила. И вдругъ мн пришло въ голову:

— Балъ прислуги… Я этого никогда не видала.

И я потребовала, чтобы Таня показала мн свое веселье. Она долго отнкивалась, но я настояла на своемъ. Было условлено, что я пойду въ гости къ обычной укрывательниц всхъ моихъ проказъ — тет Христин Николаевн, что Таня повезетъ туда для меня свое платье, я переоднусь, перемню прическу, и мы отправимся.

— Я, барышня, представлю васъ такъ, будто вы служили бонною у прізжихъ господь, а теперь отъ нихъ отошли и въ ожиданіи хорошаго мста…

Похали. Приключеніе занимало меня, и мн было весело. Очутились въ очень приличной квартир: холостякъ позволилъ экономк принять гостей въ своихъ комнатахъ, а самъ ухалъ на охоту. Публика вечеринки имла видъ довольно чистый. Меня, хотя незнакомую, приняли чрезвычайно радушно. Я танцвала весь вечеръ.

Не скажу, чтобы вечеръ оставилъ во мн впечатлніе большой оригинальности и занимательности. Было, право, то же самое, что на нашихъ балахъ, — даже не каррикатура, а именно то же самое: только позы и жесты боле угловатые, да рчь либо застнчивая не въ мру, либо смшно вычурная по фельетонамъ бульварныхъ газетъ. Я понравилась. За мною ухаживали, мн говорили комплименты. Но вотъ что меня поразило: никто изъ кавалеровъ этой «хамской» вечеринки не говорилъ своей дам и тысячной доли тхъ пошлостей, двусмысленностей, сальныхъ каламбуровъ, какими занимаютъ насъ demi-vierges — подъ видомъ флирта, Петьки Аляновы и комп. Флиртъ былъ и тутъ, были шутки наивныя, нескладныя, часто грубыя, но не гнусныя. Эта непривычная почтительность мужчинъ къ женской стыдливости даже больно кольнула меня на минуту.