Нелли Раинцева

Мн стало жутко. Я чувствовала, что замершая было тайна, существовавшая между мною и этимъ человкомъ, снова ожила и протянулась между нами связующей жгучею нитью. Дурной вечеръ провела я тогда у Кроссовыхъ.

Прошло нсколько дней. Наблюдая украдкою за Петровыми, я ни разу не замчала на лиц его ничего подобнаго выраженію передъ кроссовскимъ вечеромъ: обычная одеревянлость равнодушной старательной почтительности, безразличный, точно застылый взглядъ. Но я ему не врила уже. Въ воздух чуялась угроза скрытой любви, грубо-страстной и требовательной, и я холодла отъ страха, что страсть, покуда еще молчаливая и робкая, осмлетъ, выскажется, будетъ требовать, грозить. Да, именно такъ: въ своемъ тайномъ позор, я не сомнвалась, что если Петровъ осмлится преслдовать меня своей любовью, то я не услышу просьбъ, а непремнно требованія и угрозы…

У насъ были гости. Я пла. Молодой Кроссовъ постоянный мой ухаживатель — пристали ко мн, чтобы я спла его любимый, старинный романсъ «Si vous n'avez rien а me dire», и я отправилась изъ зала въ боковой кабинетикъ, чтобы взять съ моей нотной этажерки тетрадь, въ которой была вплетена эта ветошь… Въ кабинет было темно, свтъ изъ зала падалъ, сквозь портьеру, только на полъ, узкой и блдной полосой. Я хотла отдернуть портьеру, но вдругъ сильныя руки увлекли меня въ темный уголь кабинетика, и задушенный голосъ безсвязно зашепталъ мн — онмлой отъ ужаса неожиданности — глупыя и страстныя слова.

Онъ шепталъ, что любитъ меня, что жить безъ меня не можетъ, что либо ему пропадать, либо я должна его любить; онъ шепталъ, что если я не сдлаю по его, такъ не жаль ему ни себя, ни меня, онъ готовъ на всякій срамъ и скандалъ, себя — въ острогъ, а меня — на публичный позоръ…

Онъ шепталъ почти беззвучно, но мн казалось, что онъ кричитъ во все горло, что его слышать вс, что въ зал нарочно вс затихли, чтобы къ намъ прислушаться.

— Да оставьте же вы меня, — съ безсильнымъ бшенствомъ проскрежетала я, стараясь вырваться, — вдь тамъ люди, они могутъ войти. Если вамъ надо говорить со мной, найдите другое время, другое мсто.

Онъ сталь требовать, чтобы я назначила ему свиданіе, сегодня же, когда вс въ дом заснуть.

— Это невозможно, вы съ ума сошли, пустите меня, такъ подло!..

Тогда онъ яростно забормоталъ мн на ухо какія то проклятія, сжимая меня еще крпче. Я поняла, что этотъ обезумвшій зврь способенъ сейчасъ убить меня, вытащить въ залъ, закричать на весь домъ, что я была его любовницей.

— Елена Михайловна! Что вы такъ долго? — окликнули меня изъ зала отъ рояля. Кто то двинулъ стуломъ, вставая, очевидно, чтобы итти ко мн. Волосы зашевелились на моей голов.

— Да, — отчаянно шепнула я, — только уйдите, уйдите.

Желзныя руки отпали, и Петровъ исчезъ въ коридор почти въ тотъ же мигъ, какъ Кроссовъ откинулъ портьеру изъ зала.

Я отговорилась, что не нашла романса и пть не могу. Сказала, что нахожу темноту пріятною и предложила перемститься изъ зала въ кабинетикъ. Кроссовъ обрадовался и принялся нашоптывать обычныя сентиментальности, а я сидла, счастливая, что онъ говорить глупости, не требующія отвтовъ, сидла въ какомъ-то «ледяномъ бреду»: голова была полна тяжелаго холода, и мысли, масса мыслей, ненужныхъ и безпорядочныхъ, застывали въ мозгу, какъ гршники въ девятомъ кругу Дантова ада. Было около часа ночи, когда гости разъхались. Мама оказалась въ расположеніи разговаривать со мною о Кроссов, поздравляя меня съ побдой и недоумвая, зачмъ онъ тянетъ время и не длаетъ предложенія. Она болтала цлый часъ, пока не замтила, что я имю усталый и больной видъ. Тогда она отпустила меня спать, но перспектива кроссовскаго предложенія сдлала ее любезною, какъ никогда; она проводила меня въ мою спальню, заставила Таню, при себ, раздть меня и уложить и только тогда величественно удалилась.

Когда шаги ея затихли въ коридор, я бросилась къ двери, чтобы запереть ее на ключъ. Но ключа не оказалось въ замочной скважин. Мн не поврили, противъ меня приняли мры.

Дальше — разсказъ короткій.

Потянулась тайна и чувственное рабство, медленно переродившееся въ чувственную привычку. Ну, да! И пускай стыдно! Я простила моему любовнику его грубость, его насиліе, я привыкла къ нему. Привыкла потому, что онъ былъ сильный, смлый и нжный; потому, что онъ обожалъ меня; потому, что онъ ревновалъ меня, какъ мавръ; потому, что мн было смшно, когда онъ ласкалъ меня тысячами глупйшихъ названій; потому, что, когда я злила его, онъ осыпалъ меня уличными словами, и мн становилось жутко, глядя на его ужасные кулаки, которые не разъ видала надъ своею головою; потому, что я врила, что если бы я согласилась умереть вмст съ нимъ, такъ онъ умеръ бы, не размышляя; потому, что мы мучили и любили другъ друга, какъ тигры, переходя отъ поцлуевъ къ побоямъ и отъ побоевъ къ поцлуямъ.