Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания

Наш загородный дом в Болшеве, принадлежавший «Товариществу Франца Рабенека», располагался неподалеку от фабрики на высоком берегу Клязьмы. Сбоку к реке вела красивая терраса, перед домом был небольшой уютный сад, переходивший в не очень обширный, но роскошный парк с великолепными старыми деревьями. Это была скромная, но очень живописная усадьба. Отовсюду – от дома, из сада и из парка – открывались прекрасные виды на окруженную лесами и перелесками долину Клязьмы. Ночи часто бывали потрясающе красивыми, особенно когда внизу, в долине, расстилались туманы, а луна заливала землю серебряным блеском.

***

Немецкая колония в Москве сильно увеличилась со времен моего отца – за счет новых переселенцев из Германии, а также характерной для немцев даже в России многодетности. Правда, уже в 90‐е годы она находилась на стадии русификации, которая затем сильно деформировала наш народный дух в русских городах.

Это было отчасти обусловлено панславизмом, который после Русско-турецкой войны в значительной мере определял общественное мнение в России, а после Берлинского конгресса рассматривал Германский рейх как национального врага. Александр III, человек недалекого ума, но сильного характера, чье злосчастное правление в конце концов привело к Первой мировой войне и гибели России, симпатизировал панславистам и вынашивал идею обеспечить русскому элементу абсолютное господство в гетерогенной Российской империи308. Одним из шагов на пути к этой цели стало введение преподавания на русском языке во всех, даже иноязычных, школах еще в 80‐е годы.

Так языком преподавания во всех трех немецких евангелических школах Москвы стал русский. Однако, поскольку преподавание немецкого языка в этих школах по-прежнему оставалось на гораздо более высоком уровне, чем в русских, в них хлынули отпрыски русских фамилий. В результате немецкие школы при евангелических церквях, несомненно, способствовали распространению немецкого языка в русских кругах. Впрочем, они же привели к удивительно быстрой русификации немецкой молодежи: она учила немецкий как распространенный иностранный язык, владела только русским, думала – и чувствовала – только на русском309.

Единственным оплотом нашего немецкого самосознания – во всяком случае, в культурном отношении – мне казалась церковь, где проповеди произносились на немецком. Проповеди на русском были даже запрещены: правительство опасалось, что богослужения на русском в немецких церквях могут отвратить русских от их «православной» веры.

Исключительно по национальным мотивам я на три года стал членом совета реформатской церкви310. Наш пастор, швейцарец Брюшвайлер311, добрейшей души человек, был, вопреки всем демократическим принципам, царившим на его родине и в нашей реформатской церкви, настоящим автократом и постоянно конфликтовал с церковным советом. Говорят, что во время Первой мировой войны он отличался самоотверженной заботой о немецких военнопленных.

То же самое говорили и о пасторе Петрикирхе, Вальтере312 (прибалтийском немце). Остальные немецкие пасторы, как Петрикирхе, так и Михаэлискирхе (старейшей немецкой церкви московской общины, возникшей еще во времена Ивана Грозного), либо были чрезвычайно посредственными личностями, либо обладали такими странными привычками и наклонностями, что выдвижение их находившейся под влиянием правительства местной евангелической консисторией можно было объяснить лишь одной причиной: желанием правительства дискредитировать протестантскую церковь назначением никудышных пасторов.

Реформатская церковь имела собственный устав и самостоятельно выбирала и смещала пасторов на общем собрании общины.

Немецкие католики были вынуждены присоединяться либо к польской общине (как это делали простые люди), либо к французской. Их разнемечивание шло таким образом гораздо быстрее, чем немецких протестантов.

Как бы мало ни значила церковь в таких условиях для многих немцев, нельзя не отдать ей должное и не отметить ее огромные успехи в заботе о бедных, больных, детях и беспомощных стариках. Немецкая колония – в широком смысле, то есть не только имперские немцы – содержала целый ряд благотворительных заведений. Связанные с этой благотворительной деятельностью мероприятия, такие как, например, бал Попечительства для бедных евангелического исповедания и немецкий рождественский базар, были в то же время местом встречи широких немецких и полунемецких кругов, а также близких к ним русских семей.

Для нас, имперских немцев, день рождения кайзера был праздником, объединявшим всю имперско-немецкую колонию. Однако очень многие из нас, имперских немцев, после отставки Бисмарка видели в Вильгельме II лишь символ имперского единства; мы так и не простили ему неблагодарность по отношению к нашему национальному герою.