Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания

Что стало причиной моего заболевания, я не знаю. Это вряд ли была холера, но такой жуткой диареи я в своей жизни не припомню. Лопатин даже пытался отправить меня назад в Москву, но я отказался бросать своих сотрудников в беде и остался, а вскоре поправился настолько, что смог закончить все свои дела.

54. Жизнь в Москве и русские порядки

Наша жизнь в Москве ограничивалась неустанным трудом и семьей. До семи вечера, с коротким вторым завтраком, в конторе, затем несешься к половине восьмого домой на «обед», проводишь вечер – до десяти часов – с женой и детьми, а потом, после чая, работаешь до двенадцати или до часу или читаешь. Два-три раза в неделю по вечерам – семейные визиты или какие-нибудь общественные обязанности.

Жизнь наших многочисленных родственников мало чем отличалась от нашей: это в значительной мере была семейная жизнь.

Каждую среду мы, Шписы, собирались по вечерам у моей сестры Адель. Эти вечера за дружеской болтовней были моей главной отрадой. Надежный и верный друг, мой зять Гуго фон Вогау, добрая и всепрощающая душа моей несравненной сестры Адель, гармония и покой, излучаемые ее на редкость счастливым замужеством, и наконец восхитительно-дурашливая болтовня двух ее старших дочерей-подростков Эмми и Лилли, необыкновенно деятельных и энергичных и удивительно жизнерадостных, – все это осталось в моей памяти как светлый образ давно прошедшего, но незабываемого счастья.

Расширенный семейный круг, то есть вместе со всей родней Вогау, собирался по воскресеньям попеременно у Вогау и у Банзы. Получалась довольно многочисленная компания – двадцать-тридцать человек, иногда даже сорок. А если среди них оказывался чужой, его воспринимали в определенной мере как инородное тело, ибо дурная привычка считать равноправными членами компании лишь родственников широко распространилась в московских семейных кругах. Правда, она не афишировалась.

Фрау Эмилия фон Вогау, почтенная матрона, которой уже перевалило за девяносто305, была сама доброта. Дочь приехавшего из Эльберфельда старого Франца Рабенека, она провела юность в Болшеве, в более чем скромных условиях, а затем, выйдя замуж за отца Гуго, Макса фон Вогау, была свидетелем неуклонного и удивительного восхождения торгового дома «Вогау и К°» на коммерческий Олимп.

После ее смерти средоточием семьи Вогау стала старшая сестра Гуго, Эмма Банза306. В ней соединились доброта, редкое обаяние и красота. У нее был сын от первого брака, Рудольф Германн. Во второй раз она вышла замуж за вдовца своей сестры, Конрада Банзу307 из Петербурга, происходившего из состоятельной франкфуртской семьи.

Конрад Банза, ставший после женитьбы совладельцем «Вогау и К°», был, пожалуй, самым удивительным человеком из всех, что встречались на моем жизненном пути. Выдающийся – можно даже сказать гениальный – коммерсант, он внешне ничем не выделялся, зато в нем сочетались необыкновенные умственные способности с неслыханной добротой. Людям, которым он помог стать на ноги, несть числа. Он всегда был готов помочь советом и не скупился на практическую помощь. Будь он эгоистом, «Вогау и К°» стала бы гораздо богаче, а человечество – беднее.

Конрад Банза был человеком, которого я почитал наравне со своим отцом. Мое уважение к нему было настолько велико, что он был единственным человеком, в общении с которым я чувствовал себя скованно.

Широкие материальные возможности, уютные, просторные собственные дома делали жизнь приятной, особенно для наших женщин, которые мало сталкивались с убожеством русской жизни.

Ни одна немецкая женщина, пожив в России и привыкнув к новым условиям, не стремилась назад в Германию. А те, что родились и выросли в Москве, вообще не мыслили себе жизни где-нибудь в другом месте.

Самое прекрасное в московской жизни была жизнь на даче.

Летом, когда в городе часто бывало почти невыносимо жарко, десятки тысяч московских семей жили на дачах. Если средства не позволяли снимать загородный дом, жили в деревнях, у крестьян. Значительная часть этих дач, окружавших Москву широким кольцом, представляли собой милые, незатейливые и чаще всего неотапливаемые бревенчатые дома где-нибудь на опушке леса или прямо в лесу. Они позволяли и простому человеку сохранять близость к природе и любовь к ней. В этом и заключалась прелесть «дачничества».

Кроме того, существовал целый ряд шикарных пригородов, где жили преимущественно богатые купцы. Самые богатые люди приобретали бывшие дворянские усадьбы в отдаленных окрестностях столицы. Это были по русским меркам небольшие (площадью от 200 до 500 га) так называемые подмосковные боярские усадьбы, возникшие еще в те времена, когда резиденцией русских царей была Москва и высшая знать в дополнение к своим владениям в провинциях желала иметь роскошные усадьбы поблизости от столицы, где можно было жить летом. С переносом столицы в Петербург и особенно в результате обеднения русского дворянства, начавшегося после освобождения крестьян, эти усадьбы постепенно переходили в руки купечества, приобретавшего все большее значение.