Немецкий дух в опасности

Еще в XVIII веке государство удерживало монополию на политику. Оно – здесь я следую формулировкам из статьи Карла Шмитта «Понятие политического» (1931), очень выразительной, краткой, четкой – не признавало существования «общества» как некоего своего антипода или, по крайней мере (как в Германии вплоть до начала мировой войны), оно «возвышалось над обществом в качестве силы неизменной и неразделимой». «С другой стороны, – продолжает Карл Шмитт, – уравнивание государственного с политическим в той же степени ошибочно и некорректно, в какой государство и общество взаимно проникают друг в друга, в какой все ранее чисто государственные вопросы становятся общественными и, наоборот, все ранее общественные („просто“ общественные) вопросы – государственными; а такое слияние неизбежно происходит в демократически организованных сообществах. Сферы, которые ранее считались „нейтральными“, – религия, культура, образование, экономика – перестают таковыми быть, если, во всяком случае, под „нейтральным“ понимать негосударственное и аполитичное. Полемическим антиподом подобной нейтрализации и деполитизации важнейших сфер жизни выступает тенденция к тотальному отождествлению государства и общества – ее сторонники не пренебрегают ни одной из сфер их жизни и стремятся к тому, чтобы вообще охватить их все».

Так обстоят дела в современной Германии. Из-за этого в наших заметках о национализме и об университетах нам тоже пришлось касаться политического аспекта культурно-образовательной проблематики. Но теперь мы подступаем к подлинным основаниям и начинаем прозревать, почему учение о «тотальном государстве» с радостью восприняли экстремисты с обеих сторон: и справа, и слева.

Политизированное общество – таков уж его внутренний принцип – обязательно пытается выставить свои требования в научном виде. Так оно породило общественную науку: социологию. Но этого мало: теперь оно уже выставляет свою спецнауку как сверхнауку, стоящую превыше всех других. Социология возвышается до ведущей и универсальной науки429. Эту тенденцию – якобы научную, а на деле же политическую – я называю социологизмом. Социологизм есть утопическая идеология, созданная в интересах социологического движения и облеченная в теоретическую форму.

Таким образом, мы проводим четкое разграничение между социологией и социологизмом, что следует специально отметить, поскольку два этих явления нередко смешиваются, причем даже в социологической практике.

Мы не намерены здесь бороться с социологией. Десять лет назад Г. фон Белов и Ф. Тённис повели спор о социологии (все началось с указа прусского министра культуры относительно социологических кафедр), но теперь уже спор этот можно считать улаженным. Нет никаких сомнений и никем не оспаривается, что социологию действительно нужно преподавать в наших университетах430. Нужно, конечно, учитывать, что социология как наука все еще находится на стадии становления, ее цели и методы все еще не определены до конца. Но это далеко не главное затруднение; и даже будь это действительно перворазрядной трудностью, здесь я все же решительно отставляю данный вопрос. Ненадежность теоретических оснований будет преодолена следующими поколениями ученых. Гораздо важнее то, что уже сейчас – на исходе первого десятилетия своей истории431 – социология предоставила богатейший материал для плодотворного осмысления. Ни одна гуманитарная наука на сегодняшний день не обходится без социологических вопросов. Мысль, обогащенная социологией, – именно обогащенная, ни в коем случае не «внушенная»! – многое определяет теперь не только в научной сфере, но даже в процессе спонтанной, донаучной рефлексии всякого образованного немца, хочет он того или нет. Доходит до того, что недостаток социологического сознания у представителей других народов начинает нами восприниматься как некое почти непреодолимое препятствие для взаимного понимания. Я, по крайней мере, нередко ловлю себя на подобной мысли, когда общаюсь с образованными французами. У них интуиция на политику и психологию, а художественная деятельность у них буквально в крови. При этом четвертое, социологическое, измерение от них, по существу, закрыто. Не стоит поэтому удивляться, что свою мысль о том, что в современной Германии – и только в Германии – идет борьба за новое понимание человека, – что эту мысль я подтверждаю ссылками на социологию. Естественно, нужно при этом помнить, что социология все-таки зародилась во Франции, а отец ее – Огюст Конт. Мыслители вроде Дюркгейма и Леви-Брюля (оба, что интересно, – еврейские эмигранты) воздвигли, конечно, нечто великое – пусть даже и однобокое, как теперь можно заметить по светской культурной политике, проводимой французской властью. И все же во Франции социология не произвела до сих пор преобразующего эффекта, не расширила горизонты сознания нации (или хотя бы культурной элиты).