Немецкий дух в опасности

Wer in der Weltgeschichte lebt,
Dem Augenblick sollt er sich richten?
Wer in die Zeiten schaut und strebt,
Nur der ist wert, zu sprechen und zu dichten.

[Кто живет мировой историей, стоит ли ему обращаться к мгновению? Кто прозревает и прорывается сквозь эпохи, лишь тот достоин говорить и сочинять.]

Этот эпиграф предвосхищает один из важных пунктов той критики, которую Курциус обращает против «Идеологии и утопии» (очевидно, что в 1929 году он считал этот пункт важнейшим, однако в более универсальном книжном варианте добавлено еще несколько общезначимых тезисов): переоценка сиюминутных обстоятельств; по Мангейму, на момент публикации «Идеологии и утопии» сложилась уникальная историческая ситуация, в которой «история обнажила свои структуры», и что ситуация эта может «внезапно» уйти. Курциус говорит, что это некритичный и, по существу, ненаучный подход, ставящий личное восприятие сегодняшнего дня превыше исторического осмысления; следующий фрагмент явно отсылает к эпиграфу из «Ксений»288:

Измерять все мгновением ока – значит делаться близоруким. Лишь тот, кто возьмет за правило взирать на целые столетия в их совокупности, сможет – с надеждой – что-нибудь разобрать в делах человеческих289.

От начала и до конца статья «Социология – и ее границы» построена, по сравнению с четвертой главой «Немецкого духа», совершенно иначе; открывается она (вполне в духе Курциуса по меркам 1929 года) с французских параллелей:

В духовной истории Третьей французской республики имели место приснопамятные разногласия по поводу социологии. Социология позитивистского толка представлялась тогда прекрасным инструментом для формирования секуляризованных масс. Как только было научным образом установлено, что индейцы бороро в своих культовых танцах отождествляют себя с попугаями, то испарилась с этим и магия литургии, и первые народные просветители, уже к ней невосприимчивые, с легкостью ее отвергли. Социология служила тогда официальной идеологией в культурной борьбе «красных» с «черной» Францией. Но потом социологию гладили уже против шерсти – можно вспомнить сарказмы того же Пеги – и ведущая французская интеллигенция вскоре от увлечения социологией отпала. На сегодняшний день социология во Франции больше не вызывает партийных дрязг и не делается уже воинствующей доктриной; она стала тем, чем и должна была стать изначально: честной научной дисциплиной, отраслью специального знания290.

Далее он переходит к тогдашнему положению социологии в Веймарской республике, выстраивая саму параллель на республиканстве двух государств, столкнувшихся с «социологизмом», и одновременно отсылая к опыту Первой мировой, ошибки которой могут повториться в войнах интеллектуальных: