Немецкий дух в опасности

Этот пассаж Курциус заменяет на, в каком-то смысле, примирительные слова300 о том, что с 1929 года Мангейм занял более конструктивную (или, во всяком случае, менее деструктивную) позицию, и это проявилось в его обновленных взглядах на социологию знаний. Как бы то ни было, финальные тезисы из «Социологии – и ее границ» представляются исключительно интересными и важными для понимания «Немецкого духа в опасности»: здесь Курциус, едва ли не единственный раз в эксплицитном виде, рассуждает о познании (как узнавании) и сознании (как переживании) духа, вводит понятие о духовных формах и даже, по сути, кратко обосновывает – уже в 1929 году! – реставрационную идею, сочетающую в духе прошлое и настоящее. Кое-что из этого, конечно, переосмыслено в пятой главе, но здесь нам крайне важно увидеть идеи Курциуса в их становлении. Сложно сказать, почему Курциус посчитал необходимым убрать эти слова из «Немецкого в духа в опасности» – французские примеры, конечно, к этому времени он уже считал малопригодными (особенно это касается Морраса), однако и без них суждение о философии духа кажется вполне существенным. Здесь стоит вообще обратить внимание, как Курциус в 1932 году определяет свое отношение к философии. Во-первых, он называет ее единственной универсальной наукой, которая действительно, в отличие от самозваных новых дисциплин, может считаться мерилом знания как такового:

Философия – вот подлинная царица наук; любая попытка оттеснить ее частными дисциплинами неизменно приводит к заметному искажению образов мира и человека. Только философия может быть «всеобщим ориентиром», хоть Мангейм и считает это прерогативой социологии301.

Во-вторых, Курциус в неявном виде даже причисляет самого себя к адептам или, может быть, представителям философского подхода; говоря о постепенном взаимном сближении с Мангеймом, Курциус использует следующую формулировку:

Мангейм и сам с тех пор поменял свои взгляды, как и я поменял свои. Наш автор сблизился теперь с философией, я же – с социологией302.

После 1932 года духовные взаимоотношения Курциуса с философией в ее историческом варианте изменились решительно, почти до неузнаваемости. Поворотным пунктом здесь служит, конечно, «Европейская литература и латинское Средневековье»: книга, в которой Курциус объявляет схоластику, по существу, темным пятном на наиболее светлом периоде Средневековья303, своего рода философской контрреволюцией против гуманистического возрождения. Более того, не только схоластика XIII века, не только томизм в узком смысле, но философия как таковая у позднего Курциуса предстает, в общем, как один из главных врагов (если не главный) гуманистической традиции, то есть традиции литературной, или определяюще-европейской.

Летом 1949 года Курциус выступал в американском Аспене (где проходила тогда международная конференция, посвященная двухсотлетию Гёте) с речью о «Средневековых основаниях западного мышления» и с особенной силой выразил этот свой новый подход, пояснив его на примерах исторического цикла: еще в доклассические времена философия ополчилась против Гомера; Платон отказывал поэтам во вхождении в идеальный полис; Аристотель определял поэзию как наименее истинный модус высказывания; схоластический формализм вообще сокрушил всякое право христианина на художественное высказывание. За тридцать веков своего существования – говорит Курциус – философия так и не нашла ни единого способа по-настоящему облагородить человеческое существование, и ее вечная судьба – распад на противоборствующие школы с последующим растворением304. Соответственно, поэзия традиционно терпит от философии тактические поражения, но всегда торжествует в исторической перспективе. Философии, в общем, уготована, по позднему Курциусу, незавидная и довольно малозначительная роль в общих рамках культуры305. Нельзя не заметить, что на весну и начало лета того же юбилейного 1949 года пришлась и «контроверза» Курциуса с Ясперсом: наш автор, как мы уже видели, в ходе дискуссии прямо указывал – нападки Ясперса на Гёте есть не что иное, как очередное обострение изначальной философской ненависти, всегда направленной в сторону поэзии306. «Гёте или Ясперс?» – этот вопрос, другими словами, можно понимать как «поэзия или философия?», «гуманизм или схоластика?».