До сих пор специалисты не пришли к единому мнению307 по вопросу о том «философском» сближении Курциуса и Мангейма, о котором сказано в четвертой главе «Немецкого духа». Не вполне ясно, что конкретно в статье «Социология знаний», новой на тот момент работе Мангейма, убедило Курциуса (а он ссылается именно на эту статью из «Социологического справочника» под редакцией Альфреда Фиркандта) смягчить свое неприятие. Нельзя не заметить, что Мангейм разграничивает понятия о релятивизме и так называемом реляционизме, опираясь при этом, как ни удивительно, на Курциуса: именно он, Курциус, в своей работе о Прусте308 вводит сам этот термин –
Напрашивается идея об универсальном релятивизме. Но такая формулировка может завести в заблуждение. Ее можно понять как относительность всего сущего, как оправдание ценностному безразличию, снимающему значение и качество всякой вещи. «Релятивизм», как нам представляется, это синоним скепсиса. «Все относительно» следует понимать как «все бессмысленно». Если мы хотим понять Пруста, то такой образ мысли нужно сразу отвергнуть. «Все относительно», по Прусту, означает – с точностью до наоборот! – что «все исполнено смыслом»; что всякая перспектива оправдана. Такая форма релятивизма – здесь, если такой неологизм уместен, я назову ее «реляционизмом» – нисколько не подрывает опыт жизни с его смысловым содержанием; точно так же мироустройство нисколько не теряет в своей устойчивости от физической теории относительности. В том значении, которое я хочу здесь установить, бесконечность возможных перспектив не противоречит объективности, не нивелирует ее и не разрушает: бесконечность возможных перспектив означает лишь неизмеримое расширение самих пределов объективного. Потенциальная бесчисленность перспектив не означает «никто не прав»; наоборот: «прав каждый». Или, как сказано у Пруста: «L’univers est vrai pour nous tous et dissemblable pour chacun» [«Вселенная истинна для нас всех и различна для каждого»]310.