Немного времени для синицы (СИ)

Слова бухают по ушам, как басы тяжелой музыки. Сердце бухает где-то в районе желудка. Всё бухает, и самому бы не бухнуться.

— Он не мог.

В ответ — тишина.

Почему, когда возникает такая тишина, тишина как острие разговора, острие истины, и мир тогда становится настолько мучительно ярким. Мир слепит. В глаза золотого песка насыпали, я повернулся. Пат стоял, наклонив голову. Я бы испытал нечто похожее на жалость, но жалости не было.

— Почему?

— Я не знаю. Я тебе расскажу всё. Позже, — голос у Пата как наждачная бумага, бумага с остренькими песчинками. Я вижу, как рождается этот голос, царапая связки, горло, нёбо.

В том сне о людях из песка не было Пата, но если он повторится, я не сомневаюсь, что увижу и его фигуру.

***

— Располагайся как дома, что ли, — я усмехнулся. Какая ничтожная усмешка. Единственное, чего бы мне хотелось сейчас, так пойти к себе в комнату и упасть мордой в кровать. И лежать, не двигаясь, пару часов. Куском камня, трупом, лежать.

Но гости теперь в доме, развлекать надо. Делаю милое лицо.

— Чаю? Кофе? Водки?

— Водка? С утра?

Я пожал плечами:

— Почему бы и нет. Марико с утра водкой всегда заправляется.

Пат хихикнул.

— Вообще ничего не изменилось, да?

— Ага. Всё то же самое, только пылью покрываемся, — я отвернулся и пошел на кухню, — Ты, конечно, намного более интересной жизнью живешь.

Пат пошел за мной, на ходу снимая куртку:

— Не скучаю.

— Оно и видно.

Пат зашипел. Я обернулся: рука у Пата в нескольких местах была разодрана. Под черной кожей куртки незаметно.

— Напоролся?

— Напоролся, — он согласился.

— Сейчас аптечку достану.

— А я пока чайник поставлю.

— У тебя рука…

Он отмахнулся:

— Ничего. Не болит.

— У вас же чувствительность выше, и эндогенные опиаты вырабатываются только при сильных ранах.

Пат взглянул на меня с иронией:

— Вот поэтому среди синтетов так много мазохистов.

— Не доработали что-то… Или переработали.

Пат открыл кран и стал смывать кровь с плеча:

— Вы ничем нас не лучше.

— Мы лучше переносим космос, — я запротестовал.

— Ага. Прям лично ты и переносишь. Сколько космоса на себе уже перетаскал?

— Боже, как же ты меня бесишь, — пробормотал я себе под нос, сам радуясь непонятно чему. Внутри разноцветные пузырьки поднимались ввысь и взрывались.

— Бог в курсе, что он тебя бесит.

— Подслушивать чужие мысли — нехорошо.

— А ты слишком громко думаешь.

Тут я захохотал. Меня аж сложило напополам. Я вроде ничего такого не принимал. Алкоголь — нет, не было. Наркотики — нет, точно не было. Но вот смеюсь и всё тут. Даже страшно стало. Сколько человек может носить в себе смех? Потом он, ррраз, и взорвется.

— Смотри не обоссысь, — со знанием дела посоветовал Пат.

— Заткнись, — меня всё еще складывает и никак не разогнуться.

Пат налил в кружку воды, смочил полотенце, которым только что смывал с себя кровь. Подошел ко мне, взял меня за затылок, обтер лицо мокрым полотенцем.

— Черт, оно же в твоей крови!

— Брезгуешь?

— Нет, дурак. Бабка будет охать-ахать.

— Разберемся, — Пат отошел в сторону, указал на кружку, — Выпей воды.

Я послушно выпил.

— Всё еще срываешься?

— Как видишь.

— Часто?

— Нет. Просто плохо сплю.

Пат замолчал. Я пялился на него как на прекрасную и дорогую шмотку, которую, в общем-то, и не хочу, но все остальные почему-то ринулись покупать такие же. А я могу и подешевле найти. А потом мне кто-то взял ее и подарил, внезапно. И что мне теперь с ней делать? С такой красивой?

Пат отвернулся и стал наливать в чайник воду. Я полез за аптечкой. Достал антисептик и бинты.

— Антибиотик достать?

— Так заживет, — Пат поставил чайник на варочную панель, — Помнишь тот раз, когда Дерек упал с дерева.

— Руку сломал.

— Да. Кровищи было.

— Косточка белая-белая вылезла. Никогда не думал, что кости могут быть такими белыми. В музее все скелеты либо сероватые, либо желтоватые. А у Дерека — белая-белая.

— «Белая кость», — Пат сплюнул.

— Ты же сам сказал, что мы ничем не лучше вас.

— Не лучше. И не хуже. Одинаковые. Такие же убогие.

— Убогие — за пазухой у Бога.

— Бога нет.

Я открыл антисептик:

— Сходи к Айви, поговори с ней об этом.

— Я и говорю.

— А она что?

— Талдычит свое.

— Открыла истину. Познала дзен. Ей хорошо. Может быть, и нужно жить как она. Тогда уже ничего не будет болеть. И вряд ли что-либо заболит когда-нибудь снова, — я взял Пата за плечо, залил антисептиком раны. Антисептик зашипел, выпуская на свет белую пену, — Не помню, почему он всегда так шипит.

— Это неважно. Дай, сам забинтую.

Я смотрел, как Пат неловко, один кусок бинта держа в зубах, другой конец прилаживал к раненому плечу.

— Что случилось?

Пат не ответил, продолжая бороться с бинтом.

— Да дай сюда, — я с раздраженным вздохом выхватил у него бинт и несколько раз, пропустив через руку, завершил обвязку.

— Спасибо.

— Пожалуйста. Но не всегда.

Пат стал грохотать дверцами шкафов, как у себя дома. Спина под черной майкой с высоким воротом. Кожа, мышцы, шрамы. Сколько же шрамов оставило нам детство? Не сосчитать.

— Ты поддерживаешь себя в форме.

— Необходимость.

— Так зачем пришел?

Он остановился, опустил руки, повернулся ко мне.

— Вторую жертву уже обследовали?

— Да.

— Что в ней необычного по сравнению с первой?