Немного зло и горько о любви

Влюбленный ощущает малейшие совпадения как чудо и игнорирует массу несовпадений, объясняя себе, что это, мол, такие помехи при передаче…

Иногда я думаю даже, что он любит себя в этой женщине, наиболее приспособленной для отражения – возвращения – ему же его собственных чувств.

И чем неискаженней и полнее «зеркалит» женщина, тем идеальней партнерство, поверь мне, прожившей с мужем много-много лет.

А еще, деточка, есть волшебные зеркала-женщины. Глядясь в них, мужчина видит себя чуть лучше, сильнее, умнее, достойнее, красивее. Такие зеркала с волшебной амальгамой попробуй-ка найди.

Но уж если повезет… то…

– Наверное, в отношении любви женщины к мужчине можно сказать то же самое? – я решаю слегка поддеть старушку.

Иллария рассеянно кивает, глядя в никуда.

– Но кому, кому есть дело до нас самих, деточка, таких вот несовершенных, настоящих нас, без флера и блесток амальгамы, нас, ничего не отражающих, просто существ в себе, со всякими страхами, бзиками, нервами, глупостью?

Хоть кто-нибудь в мире любит нас со всем дерьмецом внутри? Или все мы способны лишь зеркалить чужие прекрасные заблуждения и пускать солнечные зайчики своих ожиданий?

И вот он приходит в мою жизнь, мужчина, которого я гоню прочь, прочь, прочь… Я проявляю стервозность, нетерпимость, досаду, нервы, язвительность, насмешливость, гордость… А он не уходит, он даже не отирает лица от копоти сгоревших в бессилии моих слов…

«Я не могу оставить тебя, я пробовал много раз, это бесполезно. Любовь пригонит к тебе снова», – говорит он.

Но я была замужем, деточка. Уже не первый десяток лет была замужем к тому времени, дети уже были взрослые, мои мальчики, они уехали учиться и жили в студенческом городке.

Достойный человек мой муж. Терпеливый, красивый, добрый. Терпеливый. Добрый. Красивый. И очень хороший, очень. Любил меня. Любил истово, упокой Господь его душу.

И я всем ему была обязанной, всем. Как принцесса обязана рыцарю, избавившему ее от дракона. Рыцарь – всяко лучше дракона, и кому есть дело до сердца принцессы, что должна следовать за своим спасителем и любить его, не кого-то другого. Формат жесткий. Жизнь не укладывается в него никогда.

Много лет назад замечательный храбрый мальчик пришел и отобрал меня у драконов, терзающих душу, привел в свой дом, и я вышла за него замуж, ибо таков формат.

Он дал мне детей – моих смелых и умных мальчиков. И я читала книгу жизни своих мужчин и не находила в ней себя.

Знаешь, почему, деточка? – неожиданно прерывает плавную речь Иллария.

Я вздрогнула от удивления. Ну и вопрос.

– Нннне понимаю, о чем вы, – только и могу выдавить.

– Ну и хорошо, не будем об этом, милая, – легко отрекается от темы Иллария и рассказывает дальше: – Во всей этой lovestory, приключившейся посреди хорошего сердечного замужества, я была виновата сама.

Должна была понять, что нельзя его подпускать, что бы ни было – я сейчас говорю о моем lover, деточка, о том, кто стал моим тайным возлюбленным, ибо я не терплю слова «любовник».

Нужно было оставить его стоять под балконом на веки вечные – ему так шло быть «рыцарем печального образа», влюбленным возвышенно и безнадежно в прекрасную даму…

Я не перебиваю, не уточняю, пусть говорит. Дежурная сестра сказала, что Илларии дают какие-то препараты, и у нее возможна речевая расторможенность. Пусть говорит, мне всегда было легче слушать, чем поддерживать диалог.

– Слаба оказалась я на проверку, чем-то меня очень легко взять. Ты не поверишь, милая, но он ничего не делал такого, что двигало бы отношения в сторону адюльтера. Я сама обустраивала пространство под робко высказанные им желания, начиная с того момента, как он спросил: «Можно, я когда-нибудь тебя поцелую? Я больше никогда ничего не попрошу, клянусь!»

«Когда-нибудь» – ну что мне было не ответить, что «когда-нибудь» – возможно, и забыть об этом. Но случился осенний парк, и случился поцелуй. У тебя есть папа, деточка? – неожиданно спрашивает она.

– Папа? У меня? Ну, в общем, есть. То есть был. Он умер.

– О, я сожалею, прости, что спросила. Но ты помнишь его?

Помню ли я его? Еще бы. Я до сих пор помню запах сигарет и чистого летнего пота – запах моей детской защищенности.

– Я помню своего папу, а почему вы спрашиваете?

– Прости, деточка, наверное, это глупо… Но, возможно, ты поймешь меня, если я скажу, что, когда молодой сильный мужчина, едва справляясь с нервным ознобом, приник ко мне ртом, я услышала запах своего папы, запах сигарет и чистого молодого летнего пота – ибо я была мала совсем, когда мой отец умер.

«Ага, запах сигарет и чистого летнего пота, значит, – почти не удивляюсь я, – читаешь мои мысли, престарелая пифия? Ну-ну».

Почему меня не удивляет совпадение?

Мне не хочется думать, я уже слишком погрузилась в историю, и этот странный lover, желающий сам родить ребеночка от своей возлюбленной, тревожит меня. Lover, пахнущий, как мой отец и как отец Илларии, и как все молодые отцы на свете – табаком и летним молодым потом, стоит незримо на этой террасе и смеется сладким ртом.