Необитаемая земля. Жизнь после глобального потепления

В субботу 14 апреля 2018 года ранним утром в бруклинский Проспект-парк зашел шестидесятилетний мужчина. Он облился бензином и поджег себя. Рядом с телом, на круглом, почерневшем от пламени участке травы, лежала записка: «Я, Дэвид Бакел, совершил самоубийство огнем в знак внутреннего протеста. Извините за беспорядок» (72). Беспорядка было немного: он соорудил вокруг себя земляной барьер, чтобы огонь не распространился дальше.

Подробности своего поступка Бакел раскрыл в длинном письме, направленном в редакции городских газет (73). «Сегодня большинство людей на планете дышат воздухом, отравленным ископаемым топливом, и многие из-за этого преждевременно умирают. Моя смерть от ископаемого топлива – символ того, что мы делаем с самими собой… Загрязнение убивает нашу планету, – написал он. – Наше настоящее становится невыносимым, наше будущее требует от нас гораздо больших действий».

Американцы впервые узнали о политических самосожжениях еще во времена войны во Вьетнаме, когда буддистский монах Тхить Куанг Дык, использовав для выражения своего протеста духовную традицию самоочищения, сжег себя в Сайгоне. Через несколько лет квакер Норман Моррисон вдохновился на такой же поступок рядом со зданием Пентагона; с ним погибла его годовалая дочь. Через неделю после этого Роджер Аллен Лапорт, бывший семинарист-католик, поджег себя возле штаб-квартиры ООН. Мы не задумываемся об этом, но традиция продолжается. В США в 2014 году произошло шесть протестных самосожжений; в Китае это происходит чаще, особенно среди противников политики страны в отношении Тибета, – двенадцать человек за последние три месяца 2011 года и двадцать человек в первые три месяца 2012-го. И, конечно же, самосожжение тунисского торговца фруктами, ставшее началом «арабской весны».

Бакел стал экоактивистом уже в пожилом возрасте; бо́льшую часть своей карьеры он провел, работая адвокатом по защите прав геев. В своем прощальном письме он выдвинул два обвинения: природа уничтожается промышленной деятельностью; чтобы прекратить, а в идеале – возместить ущерб, наносимый природе, нужно сделать намного больше, чем может себе представить среднестатистический прохожий в Проспект-парке. В первые дни после его самоубийства основное внимание привлекло первое обвинение: его смерть восприняли как сигнал, ознаменовавший, возможно, некий смутный сдвиг в здоровье планеты, но в первую очередь – в умах бруклинцев. Со вторым сложнее: климатический кризис требует реальной политической воли, которую невозможно заменить простым выражением сожалений, партийным единством или этичным потреблением.

Либеральных сторонников защиты окружающей среды часто обвиняют в лицемерии – они едят мясо, летают на самолетах, голосуют за либералов, но даже «Теслу» себе еще не купили. Но в отношении «прозревших» левых часто бывают верны обратные обвинения: мы следуем за путеводной звездой политической повестки, выбирая диету, друзей и даже музыку, но редко поднимаем политическую шумиху в отношении вопросов, которые идут вразрез с нашими интересами или чувством собственной значимости, то есть просветленности. В ближайшие годы разоблачения станут первым выстрелом в моральной гонке вооружений между университетами (74), муниципалитетами и странами. Города будут конкурировать за первенство на запрет автомобилей, за покраску всех крыш в белый цвет, за производство всей сельхозпродукции для горожан на вертикальных фермах, урожай с которых не нужно будет перевозить на автомобилях, поездах и самолетах. Но либеральный подход из серии «Моя хата с краю» еще даст о себе знать, как это было в 2018 году, когда американские избиратели в махрово-синем[105] Вашингтоне отвергли в кабинках для голосования углеродный налог, а во Франции из-за предлагаемого налога на бензин начались худшие протесты со времен квазиреволюции 1968 года. Пожалуй, ни по одному другому вопросу либералы не занимают столь однозначной оборонительной позиции: независимо от ваших политических взглядов и потребительских предпочтений, чем вы богаче, тем больше ваш углеродный след.