Однажды, когда было особенно жарко и Боря прямо-таки изнывал от желания выкупаться, Анна Николаевна, только что вернувшаяся после далёкого заплыва, улёгшись на прибрежный песок, обернулась к нему:
– А ты так и не решаешься искупаться при народе? Наверно, ты плохо плаваешь, боишься осрамиться, – заметила она, лукаво улыбнувшись. – Искупайся, смотри какая жара! Пойди в мою купальню, там в корзиночке возьми трусики, их по моей просьбе Анна Ивановна сшила, я думаю, они тебе будут впору. Да покажи-ка, как ты умеешь плавать, а то ведь я не знаю и боюсь отпускать с тобой Костю.
Боря, не ожидавший такого предложения и в то же время задетый словами тётки, укорявшей его в неумении плавать, покраснел то ли от смущения, то ли от удовольствия и мигом очутился в купальной будочке, где лежали её вещи. Сбросить свою одежду и надеть новенькие чёрные сатиновые трусики было делом одной минуты. И хотя, с современной точки зрения, эти трусы никак не походили на плавки, Боря, конечно, этого не замечал и был в восторге.
Как метеор, разбрызгивая каскады брызг, Боря влетел в воду и, нырнув, по своей привычке, шагов на 25, уверенно взмахивая руками, быстро поплыл от берега. Остановился он только тогда, когда увидел, что рядом с ним не осталось ни одной головы купающихся. Некоторое время лежал на воде неподвижно, а затем, услышав шум от шедшего где-то недалеко парохода, повернулся лицом к берегу и стал медленно возвращаться.
Ему очень хотелось, чтобы Анна Николаевна видела, как хорошо и далеко он плавает. Вернувшись к берегу, он принялся играть со знакомыми и незнакомыми ребятами, показывая своё искусство в нырянии и плавании различными способами, одним словом, наслаждался купанием так, как это умеют делать ребята в пятнадцать лет.
Тётка действительно наблюдала за ним и любовалась его ловкостью, но сказала ему об этом лишь через много лет.
Вылез он из воды только после окрика Анны Николаевны, которая к этому времени уже стояла на берегу и держала Костю за руку. Увидев, что тётка одета и его ждёт, Борис, боясь очередного нагоняя, выскочил из воды, забежал в будочку и через минуту уже стоял против неё, приглаживая одной рукой мокрые вихры и держа в другой трусы.
Анна Николаевна взглянула на его немного испуганный вид, улыбнулась и, повернувшись к горе, по которой надо было подниматься, чтобы вернуться домой, сказала:
– Поди выполощи трусы, выжми их, дома повесишь просушиться, теперь всегда будешь брать их с собой на купание.
– Спасибо, – пробормотал Борис и через несколько минут вместе с Костей весело бежал по тропинке в гору на свою 2-ую Напольную, далеко обогнав тётку, которая поднималась медленно и степенно.
С этого дня Борис почувствовал к своей строгой родственнице не признательность, не благодарность (эти чувства у него к ней уже были давно), а какую-то родственную теплоту; нет, не ту любовь, какую он испытывал к маме или бабусе, но, во всяком случае, нечто похожее на неё. Ему хотелось не только хорошо выполнять все порученные ему дела, но и сделать что-нибудь особенное, чтобы ей было приятно.
Он, например, с удовольствием бы поцеловал её, в то же время прекрасно понимая, что эта вещь совершенно невозможна…
Пошла вторая половина лета, нужно было заботиться о корме для скотины на зиму. В прошлую зиму коз кормили вениками и остатками сена, присланного в своё время ещё Болеславом Павловичем из Рябково. Сено кончилось, приобретение его на базаре из-за дороговизны невозможно, нужно было придумать что-то другое.
Основным кормом стали веники, единственным их заготовителем был Борис. С конца июля в течение двух недель он целыми днями пропадал в лесу, каждый раз возвращаясь с огромной охапкой веников, которые развешивались на чердаке амбара и сарая, а после просушки складывались там же в большие кучи. За это время он успел заготовить столько, что хватило на всю зиму. Надо сказать, что эта работа была для него самой приятной: он целые дни проводил в лесу вместе со своими приятелями, которые не только сопровождали его, но и охотно помогали ему в заготовке веников.