Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2

– Да что вы, Дмитрий Болеславович, – сказала, вытирая слёзы, старушка, – и так ведь от себя последнее отрываете, разве я не понимаю! Уж не знаю, как вас и благодарить-то! Пропали бы мы с Нинкой без вас. Поверите, картошки – и той купить не на что. Вот доедаем последнюю: уж с кожурой едим, чтобы подольше хватило. А жарим на рыбьем жире, ещё немного осталось. Вначале Нинка, было, нос вертела, а потом ничего, привыкла.

Только тут Боря понял, что за странный и неприятный запах господствовал в помещении – это был запах пережаренного рыбьего жира. Однако, по-видимому, ни хозяйку, ни её маленькую воспитанницу этот запах, а, вернее, вонь, не беспокоила.

Круглая маленькая головка, принадлежавшая Нине, то высовывалась и свешивалась с печки так, что казалось, её владелица вот-вот свалится, то, заметив на себе взгляд Бори, вдруг исчезала где-то в глубине тёмного пространства, образуемого широкой спиной русской печи и низким потолком кухни. Очевидно, девочка боролась со смущением, охватившим её при виде новых людей и, прежде всего, этого здорового мальчишки, которого почему-то называют её братом, и желанием попробовать замечательные лакомства, лежавшие на столе, бывшие для неё невиданной роскошью.

Борю она, конечно, не могла узнать и вспомнить. Когда они расстались, ей было немногим больше года, а затем о нём в семье Мирновых почти не говорили. И только недавно, когда Анна Петровна получила письмо от дяди Мити, сообщавшего о прибытии к нему племянника, Нине рассказали про её старшего брата; тогда же бабушка рассказала и о подарках, присылаемых Марией Александровной Пигутой. Конечно, девочка мало что поняла из этих довольно-таки путаных рассказов, она была ещё слишком мала.

Анна Петровна сняла с керосинки свою вонючую сковороду и поставила большой старый эмалированный чайник.

– Дмитрий Болеславович, да что же вы стоите-то, садитесь вот сюда к столу, – и она показала на угол широкой лавки, над которой висело несколько больших икон в металлических оправах. – Да и ты, Боря, садись! Сейчас завтракать будем, а Нинка пускай себе на печке сидит.

И старушка стала убирать разложенные на столе продукты в большой старинный буфет, стоявший у одной из стен кухни. При виде этого сердце девчушки не выдержало, она с ловкостью белки соскочила с печки, подбежала к столу и жалобно, умоляющим тоном, произнесла:

– Бабушка, не убирай! Будем кушать. Я сейчас умоюсь!

Стремительно подскочив к умывальнику (медному старинному рукомойнику), висевшему около двери, она ополоснула лицо и ручонки и, обтерев всё это толстым суровым льняным полотенцем, сунула босые ножки в какие-то огромные, очевидно, бабушкины, шлёпанцы и зашлёпала в них к столу.

Одета девочка была в какое-то длинное бесформенное платье, доходившее ей до пят. Это бумазейное платье, ещё довольно новое, было сшито неумелыми руками с расчётом на вырост. Кроме того, очевидно, девочка и спала в нём, так что выглядело оно далеко не презентабельно.

Боря знал, что его сестре исполнилось уже пять лет, но на вид ей едва ли можно было дать три – так она была худа и мала. И хотя в глубине души ему было и стыдно, но никаких родственных чувств он к ней не испытывал. Было жаль эту, видимо, вечно голодную девочку, чувство голода ему и самому хорошо было знакомо. Ему было жаль её и потому, что она так бедно и небрежно одета, что её не очень-то баловали и ласкали. «Не так, как Костю», – невольно сравнил он. Глядя на Нину, он думал: «Почему на свете всё так несправедливо? У одних детей есть родители, есть не только самое необходимое, но и чуть ли не всё, что они пожелают, а у других…» Он вспомнил, как живут Ванда и Юра Стасевичи, Володя Армаш, Юзик Ромашкович, Костя, Афанасьевы, да и многие другие, и сравнил их жизнь со своей, и в особенности с жизнью вот этой маленькой быстроглазой девочки. И от жалости к ней у него на глаза набежали слёзы. Чтобы скрыть их, он отвернулся к окну и украдкой смахнул их кулаком.

В этот момент Анна Петровна приказала:

– Нина, что же это ты? Подойди, поздоровайся с дядей Митей, поблагодари его за подарки. Да и с Борей поздоровайся, ведь когда ты была совсем маленькой, он с тобой нянчился и даже тебя мне отдавать не хотел! Боря, а ты что дичишься, приласкай сестрёнку!

Нина послушно подошла к дяде Мите и довольно смело чмокнула его в щёку. Затем она более робко направилась к Боре. Тот, в свою очередь, слез с табуретки, на которой сидел, опустился на корточки и, взяв в свои огрубевшие от работы на улице руки её маленькие худенькие пальчики, заглянул ей в лицо. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, затем Нина вдруг выдернула свои ручонки из Бориных лап и, обхватив его за шею, прижалась к его лицу губами и запищала:

– Мой Боря, мой! – из глаз её при этом потекли слёзы.

Боря, взволнованный неожиданной лаской сестры, растерявшийся, торопливо стирал ладонью слёзы, текущие по её щёчкам, целовал её, затем взял на руки и снова сел на табуретку. Несмотря на упрёки Анны Петровны, в течение всего завтрака Нина так и не сходила с Бориных колен.