Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2

Надо сказать, что Дмитрий Болеславович Пигута и инженер Стаканов в своё время состояли в партии эсеров и, хотя уже фактически давно из неё выбыли и никакой связи с теми из левых эсеров, которые организовывали известное Кронштадтское восстание, не имели, тем не менее в числе других, проживавших в городе бывших эсеров, были арестованы и они. Случилось это так.

В один из ясных январских морозных вечеров, после занятий по физкультуре, заключавшихся в прыжках через коня, борьбе и боксе (которые Боря очень любил), введённых в этой школе как эксперимент, он, возбуждённый и раскрасневшийся, чуть не галопом мчался домой, чтобы успеть засветло сделать все дела на дворе.

Радостный и довольный жизнью, он взбежал по лестнице, влетел в кухню и увидел сидящую у стола плачущую Настю.

– Ты что ревёшь? От Анны Николаевны попало? – небрежно спросил Боря, направляясь к двери, ведущей в комнаты, сбрасывая на ходу свой поношенный полушубок, приспособленный из старой охотничьей куртки дяди Мити. Настя схватила его за рукав.

– Да тише ты, оглашенный! – прошептала она сквозь слёзы. – Несчастье у нас: Дмитрия Болеславовича арестовали!

– Как арестовали? – опешил Боря. – За что?

– Откуда я знаю? Пришли с ним какие-то двое, с работы его привели, стали рыться в бумагах. Всё в кабинете перевернули. Анна Николаевна дома была, с ними ругаться начала. Ну, они ничего – порылись, порылись, не знаю, нашли ли чего, но только потом говорят: «Собирайтесь, возьмите бельё, кружку, ложку, мыло, полотенце, пойдёте с нами». Анна Николаевна плачет, Костя тоже, ушли они в спальню, там и сидят. А я ему собрала, что велели, ещё хлеба, колобков овсяных положила в узелок. Взял он этот узелок, голову опустил и спрашивает: «Я с женой и сыном прощусь, можно?» – «Можно, можно, – говорят, – только побыстрее». Он зашёл в спальню, о чём они там говорили, не знаю, а только минут через пять вышел оттуда совсем убитый. «Пойдёмте», – говорит, и ушли. Ушли они совсем недавно, наверно, ещё и часу не прошло. Ты садись, поешь, да дров пойди наколи, надо печку топить. Холодно в комнатах-то.

Боря наскоро похлебал остывшего чечевичного супа, бывшего, как и мелекес, одним из самых частых блюд в семье Пигута. В то время в пайке Анны Николаевны вместо крупы почти всегда давали чечевицу. Поел мелекесу и пошёл колоть дрова. Наколов и набрав большую охапку берёзовых поленьев, Боря зашёл в коридор и осторожно положил дрова у дверцы печки, в которой уже копошилась Настя, складывая из лучинок костерок и поджигая его свёрнутой в трубочку, густо чадившей берестой.

Как можно тише он зашёл в дом, в спальне его приход был услышан, и оттуда раздался голос Анны Николаевны:

– Борис, это ты?

– Я, – ответил Боря.

– Подойди сюда.

Боря несмело вошёл в спальню. В эту комнату он заходил очень редко, да и то только тогда, когда Анны Николаевны не было дома. Она сидела на своей кровати, крепко прижав к себе Костю. Глаза у обоих были красны от слёз, Костя ещё всхлипывал.

– Ну вот, Борис, сколько раз я говорила, что дядины ораторские дела до хорошего не доведут, так и случилось! Весной 1917 года по разным митингам бегал да кричал: «Мы эсеры! Мы революционеры!» Вот теперь и «доэсерился», арестовали твоего дядю! Что делать-то будем?

Сказала она это хоть и сердито, но со слезами в голосе. Боря спросил:

– Что, они так и не сказали, за что арестовали дядю Митю?

– Не пойму никак, сказали, будто за то, что он был эсером. Так ведь он этого ни от кого не скрывал. И в чём же здесь преступление? Мало ли кто кем был, так всех и арестовывать нужно? Ничего не пойму, а каково ему с его здоровьем в такой холод в тюрьме сидеть!

Боря был очень польщён и горд тем, что Анна Николаевна жаловалась ему, как взрослому, и как будто ждала от него какой-то поддержки, он как можно солиднее сказал:

– Надо будет завтра пойти и узнать, где сидит дядя Митя, может быть, ему принести что-нибудь надо. А вы, Анна Николаевна, не волнуйтесь, бабусю тоже вот так арестовывали, я ещё маленький был, а помню. Подержали два дня и выпустили; наверно, и дядю Митю скоро выпустят.

– Ну вот, какова мать – таков и сын! Как мне теперь на службу-то в госпиталь показаться? Ведь там, наверно, уже знают об аресте, меня тоже могут уволить, что тогда есть будем?

– У нас картошки много, свёкла, брюква есть, будем мелекес делать, – пытался успокоить начавшую опять плакать тётку мальчик.

Анна Николаевна взглянула на Борю и сквозь слёзы улыбнулась:

– Да, так на одном мелекесе и проживём.

Заметив её улыбку, Борис осмелел ещё больше.

– Анна Николаевна, а знаете что, я завтра в школу не пойду, a зайду в тюрьму, я знаю, где она (здание тюрьмы находилось почти рядом с Бориной школой). Узнаю, где дядя Митя и что ему нужно, ладно?