Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 1

Так оно и оказалось. Забрав лекарства, явно не принадлежавшие женщинам, русские офицеры их отпустили. Вероятно, Борис не должен был этого делать, но он подумал: «Возись тут с арестованными, доставляй их в Особый отдел, канитель-то какая! Кроме того, тогда придётся сдать в санотдел всё, что у них отобрано, и ценные медикаменты уплывут из госпиталя. Лучше отпустить их». Поэтому он и отдал соответствующее приказание.

Но уже через четверть часа Алёшкин об этом пожалел. Ни он, ни другие врачи госпиталя, ни начальник аптеки Иванченко о большинстве изъятых медикаментов понятия не имели. Надписи на них имели названия, придуманные немецкими фармацевтическими фирмами, без перевода на латынь. В имевшемся у Иванченко справочнике нашей фармакопеи этих лекарств не было. Вероятно, эстонки через Асю сумели бы объяснить действие и назначение каждого препарата, но их, конечно, и след простыл.

Вызванный Эрнст, видевший этих женщин, подтвердил, что обе они работали при немцах в госпитале, а до этого — в аптеке больницы. Но где они живут, он не знал. Между прочим, по его словам, одна из них — немка, и почему она не эвакуировалась с остальным персоналом госпиталя, он не понимал.

Пожалел Борис о своём промахе, но жалеть пришлось недолго: случай помог Алёшкину через несколько дней разобраться со всеми этими лекарствами. А начало ему положила совершенно неожиданная встреча, которая произошла в этот же день.

В тот день обед для личного состава госпиталя и для раненых приготовили полностью из трофейных продуктов. Повара постарались, и все блюда имели отличный вкус. Но главное, что придало первому обеду в Таллине особый блеск, это сервировка.

В одном из подсобных помещений пищеблока Гольдберг раскопал целый склад почти совершенно новой фаянсовой и фарфоровой посуды, большое количество мельхиоровых столовых приборов и несколько ящиков стаканов. Естественно, что всё это им было немедленно пущено в дело. Ну, а Игнатьич не растерялся и подобрал комплект этой посуды и для своего начальника.

Когда Борис после бурного утра возвратился в свою комнату, на столе, покрытом белоснежной скатертью, тоже где-то раздобытой Игнатьичем, стояли настоящие фарфоровые тарелки, рядом лежала не только ложка, но даже нож и вилка (с начала войны последними двумя предметами Борис пользовался впервые). На небольшом блюде виднелся аккуратно нарезанный хлеб. Алёшкин, остановившись на несколько секунд в дверях, подошёл к умывальнику, вымыл руки и сел за стол. В этот момент явился Игнатьич, неся в вытянутых руках настоящую суповую миску. Поставив её на стол, он усмехнулся и сказал:

— Кушайте, чай, проголодались, а я пойду за вторым схожу, там чего-то такого повара из консервов наготовили, пальчики оближете!

Упрашивать себя Борис не заставил, пообедал с завидным аппетитом. На приглашение присоединиться к трапезе Игнатьич ответил отказом, заявив, что он на кухне с поварами уже так наелся, что и смотреть ни на какую еду не может.

После обеда, покурив и сняв сапоги и китель, Борис прилёг на кровать, чтобы немного отдохнуть. По расписанию, утверждённому им самим, ему предстояло работать в операционной с 17:00 до 24:00.

Из всех врачей, имевшихся в это время в госпитале, полостные операции и наиболее сложные на конечностях делали только начальник первого отделения майор медслужбы Минаева и он. Чистович оперировал только раненых в череп, остальные врачи могли лишь ассистировать или выполнять обычную обработку ран. За прошедшие три года войны весь старый врачебный костяк госпиталя, имевшийся в момент его формирования, рассеялся: часть врачей перевели начальниками отделений во вновь формируемые госпитали, часть погибла во время голода в Ленинграде, часть получила ранения и была демобилизована. Взамен им давали персонал из ускоренных выпусков 1941–1942 гг. и, как правило, из числа не имевших хирургической специализации. Требовалось их обучение, и оно не всегда происходило гладко. Естественно поэтому, даже такие молодые хирурги, как Алёшкин, считались уже опытными. Опыт у них, конечно, был ещё не ахти какой, но тем не менее наиболее способным из них, в том числе и Борису, приходилось брать на себя самую трудную и сложную хирургическую работу.

Поэтому, составляя расписание работы с расчётом нагрузки не менее 12 часов в сутки на каждого врача, Борис также включал и себя. В этот день он не успевал выполнить своей нормы, так как был чересчур долго занят административными делами. Хорошо ещё, что в помощь начальнику второго отделения хирургу Феофановой прибыл Чистович со своей группой. Теперь Борис был совершенно спокоен за всех раненых в голову, череп и лицо, а так как эти ранения, как правило, были не очень многочисленными, то Феофанова могла отвлекаться и для другого профиля.