Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

— О Мошкин, найдется ли во всем мире другой такой обманщик, коварный изменник, как Рамин? Да мне легче было поверить, что из ногтя волос вырастет, чем ожидать от него подобного! Ты ведь помнишь, какой я была, когда взошла на царство, — благочестивой, чистой, праведной, а что теперь со мной стало?.. Ныне я опозорена и в глазах друзей, и в глазах врагов, мне ли сейчас искать царского величия и думать о достоинстве? Ведь я всем пожертвовала ради Рамина, будь у меня тысячу жизней, все бы их отдала ему! А он и прежде нередко меня огорчал, теперь же под корень срубил кипарис моей души, обезглавил меня мечом разлуки. Мало того, что он оставил меня, ушел, женился на другой, так он еще и письмо прислал, дескать, землю я возделал и розу-Голь взрастил! Каков наглец! Вот и лежу я на смертном одре, душа с телом расстается. Мошкин, прошу я тебя, приложи все свое умение, напиши ему такое письмо, чтобы разбудило былую любовь! Ты ведь такой красноречивец, слова умеешь сплетать словно сеть золотую. Напиши, верни его ко мне, а я твоей услуги век не забуду, верной твоей рабой стану!

И Мошкин, верный друг и слуга, принялся за дело. Взял он кусок лучшего китайского шелка (ведь особо важные письма тогда на шелку писали), взял калам* египетский, для чернил смешал мускус с амброй, дабы благоухание от написанного исходило, и стал нанизывать жемчужины слов на нить изложения, уснащая их сахаром и медом. Такому искусству позавидовали бы вавилонские чародеи, которым всякие чудеса доступны были!

Десять писем составил Мошкин от имени Вис, и все они были написаны с несравненным изяществом, по всем правилам, которым следовали знатоки прекрасного в те времена, были печальными и нежными, красноречивыми и страстными. В них говорилось о природе желания и горестях разлуки, о том, как бережно хранит неслабеющая память образ друга, и о том, можно ли найти замену неверному возлюбленному, о том, как надежда на свидание преодолевает боль разлуки, о жестокости друга-изменника и о нежной любви оставленной подруги, ее слезах и стонах, ее молитвах и мечтах… Эти послания были воплощенным совершенством, однако рассказывать о них подробнее нет смысла: в наши дни люди утратили привычку излагать на бумаге свои чувства, вверять их гонцу или посланцу, который доставит их тем, кто ждет желанной весточки, а раз пропала необходимость, исчезла и плавная красота слога, строгая соразмерность мысли и ее выражения, которые так ценились в давно прошедшие времена. Поэтому скажем только, что Мошкин выполнил желание Вис и принес ей письма к Рамину, а Вис, прочитав их, осталась довольна. Она немедленно кликнула Азина, своего раба, и молвила ему:

— До сего дня ты был моим слугой, но отныне станешь свободным, братом моим будешь, — я обращаюсь к тебе как к равному, доверяю тебе тайну сердца. Хочу я послать тебя к Рамину, господину моей души. Не мешкай же, поезжай быстрее, лети как ветер, как стрела! Ведь я буду вслед тебе глядеть, ответа ожидая, дни и часы считать буду. Да помни, тебя никто не должен видеть, ни друг, ни враг, никто о письме моем знать не должен. А Рамину скажи…

И тут она опять стала говорить о любви и верности, упрекать изменника и жаловаться на свою участь. Может быть, слова ее не были так изысканны, как в письмах, составленных мастером Мошкином, зато искренности и страсти в них было намного с больше.

Азин выслушал госпожу, взял из рук у нее письма и тотчас отправился седлать коня. Помчался он на резвом скакуне через горы и степи, не разбирая, где равнина, а где круча, не глядя, река перед ним или море. Всю дорогу не покидал он седла, не пил и не ел, пересекал пустыни непроходимые, скакал тропами нехожеными, летел как птица в поднебесье и наконец за две недели добрался от Мерва до Гураба.

Рамин охладевает к Голь

А между тем Рамин, прожив с Голь некоторое время, заскучал: весна наслаждений увяла, любовный вихрь утих, улеглись волнения, лук страсти ослабел, а стрелы сломались, словом, наступило пресыщение. Он столь долго пил вино радостей и удовольствий, что пришло похмелье, теперь ему, как пьянице после попойки, больше не хотелось ни смотреть, ни думать о том вине и о кубке. Зато все чаще возникал перед его мысленным взором образ Вис…