Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

И вот Хосров вернулся в Мадаин вместе с Шакар, которая так и льнула к нему, он надеялся в ее жарких объятиях забыть Ширин, Сахаром изгнать из сердца Сладчайшую. Да разве это возможно? Шакар, как ни была пригожа и нежна, дарила царю лишь плотские наслаждения, души же его затронуть не могла. И шах по-прежнему грустил о былой возлюбленной (что, однако, не мешало ему вкушать сахарные ласки Шакар). Для истинной радости ему была нужна Ширин, к ней рвался его дух, пока тело пребывало на ложе подле Шакар. Но Хосров никому не открывал своих сердечных тайн, не посвящал в них даже друзей. Исподтишка он старался удалить от Ширин всех близких ей людей. Таких было немного, главным доверенным другом ее оставался Шапур, — его-то и призвал к себе великий шах, дабы Ширин заскучала, затосковала в одиночестве.

И луноликая Ширин осталась совсем одна. Накатила на нее грусть-печаль, а облегчить боль, пожаловаться некому. И полились из нарциссов глаз жемчужные слезы, мрак опустился на душу, а ночь — на окружающий мир. Словно злой дух распростер над дворцом черные крылья, закрыл небо и землю, преградил доступ звукам и шорохам, — воцарилась в покоях беспредельная, слепая и немая мгла. Так тяжесть легла вдруг на хрупкие плечи Ширин, что она возвысила дрожащий голосок и стала пенять темным небесам, укорять медлительную ночь и призывать птицу утра запеть свою раннюю песню, прогоняющую ненавистную тьму. Сердце луноликой трепетало как мотылек, готово было выскочить из груди, но тут загорелась наконец алая свеча зари.

Как прекрасно светлое царство утра! В этом царстве исполняются любые желания человека, он обретает ключи ко всем сокровищам, стоит только попросить… Душа готова славить Бога, чистые молитвы так и рвутся с уст созданий, обладающих речью, те же твари, что лишены этого дара, бессловесны, возносят свои моления Господу на языке, понятном лишь Ему.

Вот и Ширин, испив магического бальзама рассвета, взмолилась к Творцу. В своей опочивальне она распростерлась ниц и со слезами стала просить Господа:

— О Боже, преврати в день ночь мою безысходную, дозволь мне одержать верх над горем, справиться с черной безнадежностью! Ниспошли мне путеводный луч света, о Всемогущий и Всемилостивый, наставь меня на истинную стезю!

И еще много горячих слов произнесла Ширин, много горючих слез пролила, и все они шли от чистого сердца, так что Господь смиловался, снял с нее груз тоски, одарил ее ключом, отверзающим двери радости. Розовым кустом расцвела душа Ширин, познавшая божественное просветление, преодолели горечь сладостные уста ее и обрели благость, и благодать эта распространилась и на Хосрова, объяла душу его, словно свод небес — землю.

Хосров отправляется на охоту к замку Ширин

Проснувшись поутру, Хосров вдруг вспомнил, как весело скакать за дичью по степи, пришли ему на память и беззаботные прогулки с Ширин по угодьям Аррана, словом, велел он своему двору собираться на охоту. И тотчас засвистали дудки, забили барабаны, заплескал, захлопал по ветру шелк знамен — большая царская охота выехала из ворот Мадаина. Царь гарцует впереди на вороном Шабдизе, знатные вассалы, как положено, пешими идут у его стремени, вокруг стража с обнаженными мечами, сверкает золото уборов, грозно блестят клинки, подковы коней высекают искры, царские слоны издают трубные звуки, полторы сотни водоносов кропят дорогу розовой водой, чтобы пыль головы не поднимала, столько же отроков размахивают кадилами с благовонными курениями, множество прислужников рассыпает дождем золотые монеты, дабы ведали прохожие, что это шествует великий государь.

Неделю развлекался Хосров в степях и горах, пускал соколов на голубей и куропаток, стрелял прочую дичь, но в душе созрел иной замысел: он понемногу поворачивал коня в сторону замка Ширин. Скоро до ее дворца остался всего один фарсанг. Время стояло зимнее, приближался вечер, и шах велел остановиться на привал. Раскинули шатры, разожгли огонь, согрел Хосров кровь вином, и тут усталость его одолела, он уснул и проспал до зари. А когда наступил белый день, проснулся он и вновь взялся за чашу, пил до тех пор, пока не помутилась в нем ясность мысли, не заиграло хмельное желание. Хосров вскочил в седло и, пылая пьяным жаром, помчался к Ширин, а за ним поспешали всего лишь пара юных слуг.

Стража дворца заметила приближение царственного всадника и предупредила Ширин, что Хосров скачет один, без свиты и всё горячит коня. Ах, как обидно, как больно стало Ширин, которая сразу поняла, в чем дело, каким бесчестьем грозит ей этот дерзостный набег. И она тотчас приказала накрепко запереть ворота, а на площади перед замком расстелить шатры, раскинуть шелка да выставить слуг с подносами, полными золотых монет. Сама же поднялась на башню, стала откуда наблюдать за дорогой.