Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

Но, вкушая все дары власти, предаваясь удовольствиям и отдохновению, утехам и усладам, Хосров с течением лет все чаще стал вспоминать свой вещий сон, все глубже ощущал он скоротечность жизни, непрочность благ земных и тщету стремлений. Вот уж и кудри его посеребрила седина, все реже хотелось ему пировать и осушать хмельную чашу, все больше задумывался он о Промысле Божьем. Не раз он вел беседы о том с Ширин, своей прекрасной супругой, встречался и с мудрецами земли, в том числе с достойным учителем своим Бозорг-Омидом, стараясь постичь основу основ: первоначальный свет и первичное движение. Обсуждали они природу и законы небес, ход небесных светил и их сущность, начала жизни, приход в мир и уход из мира, говорили о вечности души и о прочих высоких материях. И дух Хосрова в этих беседах очистился и закалился, он достиг высот познания, накрепко закрыв дверь в лавку суеты земной.

Тут надо сказать читателю, что был у Хосрова сын от покойной царицы Мариам, который к этому времени уже стал взрослым, возмужал. Звали его Шируйе. Этот царевич с младенчества являл нрав злобный, склонность к насилию и коварству. Ему было девять лет, когда Хосров женился на Ширин, и уже тогда ребенок говаривал: «Вот подходящая мне пара! Ну да ничего, все равно станет она моей добычей!»

Казалось, от этого царевича исходил дурной дух, смрад тяжелый, отец всегда был недоволен им и частенько жаловался на него своему другу и наставнику, мудрецу Бозорг-Омиду:

— На душе моей скорбь из-за этого сына! Он мне отвратителен, а порой и страшен, — чувствую я, от него грядет смута, постоянно плетет он черные козни, злоумышляет, словно волк, а скорее — как шакал. Над ним нет фарра* божественного, он мое порождение, но бежит от меня, как от огня, горе мне от такого наследника! Клянусь, я породил какого-то змееныша!

Бозорг-Омид всячески успокаивал и утешал царя, направляя его помыслы на миролюбие и справедливость, увещевал его прекрасными примерами и притчами, убеждал, что это младая кровь играет в Шируйе, — но время показало, кто был прав.

Совсем отвратившись сердцем от бренной жизни, царь Хосров решил, что отныне его обителью станет храм огня, там он будет проводить дни свои. Как же обрадовался Шируйе такому решению! Хищным львом прыгнул он к царскому престолу, но поскольку в глубине души не чувствовал за собой права и силы, боялся могучего отца, то и поспешил злой сын превратить тот храм в темницу для родителя. Никого он не допускал к Хосрову, кроме Ширин, узником сделал царя благородного, даже оковы велел надеть на него, хоть и золотые.

Но Хосров не протестовал. Дух его воспарил над низкими происками злокозненного сына, он твердил, что Ширин — вот его истинная свобода и утешал ее речами, исполненными светлого смирения. Сладкоустая супруга, склоняясь к нему, в свою очередь старалась отогнать от его чела печали, вселяла в помыслы Хосрова надежду и веру в справедливое решение судьбы. Она говорила:

— Утратив те блага, что так ценятся людьми, ты на самом деле сбросил тяжкое бремя забот! Всех радостей мирских прекраснее покой. Ты не с высоты низвергнут, а, напротив, стал избранником двух миров. Радуйся же, ведь отныне престолом твоим стал целый мир, а венцом — небесное светило!

Такие речи вела Ширин, растирая ноги супруга и омывая алмазами слез раны от золотых цепей, пока царь не заснул под журчание нежных слов. Вслед за ним забылась сном и Ширин.

Убийство Хосрова и смерть Ширин

Темная ночь скрыла луну и во мраке принялась, словно гуль*, сбивать с пути небосвод. И время тысячерукое оказалось бессильным, и небо тысячеглазое будто ослепло, — пока чета любящих пребывала во сне, небеса бодрствовали, проливая слезы из глаз, вскинулась было земля, мол, беда идет! — но мрак клином запечатал ей уста… И вот проник в ту обитель через роузан* некий злобный див, естество которого не знало добра и света, он был кровожаден, как мясник, свиреп, как поджигатель, выплевывающий изо рта пламя. Он, конечно, был подослан Шируйе, этим истинным злодеем, но и сам был исчадием ада.

Повинуясь наказу своего хозяина, он, словно грабитель, шарящий по дому в поисках сокровища, искал ложе шаха. И в конце концов нашел, подобрался к изголовью с мечом в руках и пронзил своим клинком сердце шаха — погасил свечу!.. И хлынула кровь горячим потоком, разлучились тут солнце и луна — прекрасные супруги, а тот гнусный убийца орлом взлетел к роузану и исчез, словно растворился во тьме.

Очнулся шах от сладкого сна своего, а кровь его рекой по ложу разлилась, все дальше течет, жизнь с собой уносит… Смертельная жажда его охватила, больше всего на свете захотелось ему омочить губы в воде прохладной, последний глоток сделать. «Разбужу Ширин, попрошу подать мне воды», — подумал Хосров. Но тут же другая мысль явилась к несчастному царю, прогоняя первую: «Подруга моя милая столько ночей не спала, все заботилась обо мне. Коли сейчас проснется она, увидит кровавую рану, — опять не спать ей, бедняжке, много дней… Нет, лучше уж я стерплю, умру молча, а она пусть отдохнет».