Неодолимые

— Ну, раз мама говорит, значит, так оно и есть.

— Мама еще говорит, что скоро всех немцев прогонят и тогда папа приедет домой.

— Это верно, прогоним их. — Наконец вскрыв фанеру, Родимцев извлек из посылки леденцы.

— Ну вот, не напрасно мне помогали, берите конфеты.

Осмелев, девочки сгребли с широкой, шершавой ладони Родимцева пригоршню конфет и тут же отправили их за щеки.

Генерал присел на табурет, косым прищуром наблюдая за детьми — ведь и его дочки ждут.

— Даша, ты пионерка?

Девочка вздрогнула от этого вопроса, перестала сосать леденцы.

— Да, пионерка, но красный галстук мама не разрешает носить. Она говорит, что и маму, и нас с Варей полицай повесит на виселице, что стоит на площади.

— Это кто же такие полицаи? — нарочито недоуменна спросил Родимцев.

— Это дядька в нашем селе, всегда с красным носом ходил и виновных искал. А когда партизан вешал, собирал на площадь много-премного народу. Поэтому красный галстук я не надевала. Но он у меня есть.

Она быстро отодвинула скамейку, на которой сидела, и побежала в комнату к матери. Слышно было, как о чем-то они шепчутся. Через несколько минут взволнованная Даша вбежала в комнату, держа в руках красный галстук.

— Вот он, мой красный галстук. Мама его сохранила, он еще новенький.

Она быстро набросила его на шею. Завязала узелок, поправила и повернулась кругом, чтобы Родимцев ее лучше рассмотрел.

— Дядя Саша, — пропищала, расправляясь с леденцами, маленькая, — дядя Леша обещал нас покатать на лошадке.

— Это можно, я скажу, чтобы покатал.

— Спасибо, — степенно села на лавку старшая. — Мы с Варей утром рано-прерано встанем кататься.

— Почему же рано утром? Ведь утром всегда хочется спать, лучше днем покататься.

— Нет! Днем кататься нельзя. Увидят фрицы — бомбу бросят, лошадь могут убить, а я их очень люблю.

— Это когда же ты их полюбила? — спросил Родимцев.

— Когда папа служил пограничником. Он всегда от заставы до заставы ездил на лошади.

Соскучившись за долгие месяцы войны по детям, Родимцев с упоением, по-отцовски беседовал с девчатами, словно с родными дочурками.

Хозяйка пригласила позавтракать в сад. До чего же вкусной показалась генералу вареная картошка, свежие с солью огурчики. На сколоченный под яблоней деревянный стол адъютант поставил невесть откуда добытую бутылку вина. Подошли Самчук, офицеры штаба. Пока суть да дело, вспомнили родных, отведали по чарке и, подбрасывая с ладони на ладонь горячую картошку, с аппетитом принялись за трапезу. Девочки, устроившись рядом, похихикивали над тем, как ловко военные дяди уплетают картошку.

— Ага, дядя Саша, — послышался хвастливый голосок Вари, — а мы с Дашей уже катались на Буяне. Я сидела верхом, а дядя солдат Леша водил Буяна за веревочку.

— Ну и как, не упала?

— Нет, я могу даже, чтобы меня не держали.

— Молодец! Будешь хорошей наездницей, — потрепал генерал ее за пухлую щечку.

Повар Виктор принес разогретую тушенку, от которой шел ароматный пар. Генерал потянулся к котелку и вдруг услышал нарастающий шум в небе.

— В воздухе «мессеры»! — крикнул Самчук.

— Целая туча, — всплеснула руками хозяйка.

— Шайтан с ними, пусть летают, — не веря еще в опасность, махнул рукой Родимцев.

— «Воздух»! — крикнул подбежавший адъютант. — Ведущий пикирует на хату.

Он был хладнокровен, адъютант Шевченко, но опыт подсказывал: надо спасать генерала, хозяйку с девочками, всех, кто в саду. По его приказу коновод Леня Федорченко подхватил девочек и вместе с матерью мгновенно укрыл их в одной из ближайших траншей.

Родимцев поднял голову, собираясь сказать что-то соленое в адрес фашистских летчиков, и увидел, как от черного чрева бомбардировщика отделились бомбы. Вначале показались черными горошинами, через секунду какими-то сплющенными арбузами, издающими визг, леденящий душу. Адъютант подхватил генерала и буквально втолкнул в свежевырытый окоп. Туда же плюхнулся Самчук. И вовремя. Раздался один, второй, потом третий оглушительные взрывы. Дрогнула земля. Шум, звон, треск. В шатающейся полутьме закачались яблони. Еще взрыв, и снова ненадежное убежище заплясало, заходило ходуном.

И вдруг стало так тихо, как только бывает после бомбежки. Лишь гул удаляющихся самолетов на низкой ноте висел в зловещей тишине. Все уже пришли в себя, а генерал озабоченно молчал, пытаясь осмыслить случившееся. Его мучил вопрос: откуда противник узнал расположение только что развернутого командного пункта? А то, что узнал, сомневаться не приходилось. Здесь что-то не так…

— Вот подлецы, на второй заход идут, — послышался голос адъютанта.

— Будем надеяться, на последний, — пробасил в ответ Самчук.

На этот раз фашистские стервятники были встречены огнем наших зенитчиков. Ударили счетверенные пулеметы, захлопали зенитные орудия. Лоскут голубого неба, висевший над входом в блиндаж, прочертила черная полоса: один гитлеровский «ас» отвоевался.

Но вот опять земля под ногами качнулась, взрывная волна бросила укрывшихся в траншее на стенку, рухнула крыша дома. Пыль, дым, гарь наполнили траншею. Стало трудно дышать, резало глаза.