Неодолимые

Через несколько минут подъехал грузовик и, вытянув трофейный «опель-адмирал» из кювета, поставил его на дорогу. А еще через полчаса комдив был в штабе армии.

Генерал понимал, что с окончанием Сталинградской операции война не завершилась, что впереди предстояли многочисленные бои, сражения. И он уже готовился к ним. Конечно, комдив рассчитывал, что его гвардейцам сначала предоставят короткую передышку после таких тяжелых испытаний, но тем не менее, входя в кабинет командарма Жадова, приготовился к любому повороту событий. Но то, что он услышал, было полной неожиданностью. Ему предлагали на несколько дней слетать в Москву. Это была для Родимцева самая дорогая награда за его ратный труд. От неожиданного предложения он первые минуты не знал, что ответить. Предстали перед ним две его дочки и жена Катюша, которых он уже не видел почти полтора года. Но тут же семейные видения прервали мысли о предстоящих боях — как посмотрят на него, боевого генерала, уезжающего в самое горячее время в глубокий тыл, солдаты. Ведь война — это не сезонное производство, когда после трудовой горячки можно взять отгул, посидеть с удочкой на берегу реки, съездить на курорт. Война не дает отпусков. В тыл здесь едут только в санитарных вагонах. Командующий, хорошо знавший комдива еще по довоенным годам, понял, какие мысли терзают Родимцева.

— Ну, не мучайся, совесть у тебя чиста — в Главное управление кадров вызывают. Вот заодно и повидаешься с семьей.

Он думал, что успокоил комдива, а вышло наоборот. Кадровые военные, каждый из них понимал, что в управление кадров просто так не вызывают. «Значит, переводить собираются, — подумал Родимцев, — с дивизией разлучат».

«Да, видно, на повышение пойдет», — рассудил командарм. Конечно, в душе он был рад за Родимцева, но в то же время расставаться с таким опытным комдивом ему не хотелось. На него всегда можно положиться.

Родимцев, в свою очередь, по-своему прикидывал предстоящий вызов. Конечно, он мог рассчитывать на повышение, — воевал все эти годы неплохо, в приказах Главнокомандующего отмечали. Повышение в должности, чего там кривить душой, всегда приятно. И все же он так прикипел к своей «тринадцатой», сроднился с бывшими десантниками воздушно-десантной бригады, что просто не представлял себя вне дивизии. А то, что расставание предстоит, Родимцев сознавал ясно. Если вызывают в ГУК — значит, изменение по службе. Снять, понизить в должности — для этого не только комдивов, но и повыше начальство в Москву не приглашают. Снимут телефонным звонком — и баста. Даже новую должность «забудут» подыскать. «Нет, точно — повышение», — рассчитал комдив.

21

От Средней Ахтубы, где был фронтовой аэродром, до Москвы из-за плохой погоды добирались двое суток.

Город встретил его приветливо. Яркое солнце, приподнятое настроение людей, на устах которых так и витало слово Сталинград, деловой спокойный ритм столицы вдохнули праздничное настроение и в боевого генерала. Трамваи, троллейбусы, автобусы, метро — весь транспорт был в движении.

После шестимесячного кромешного ада, который пришлось пережить в Сталинграде, Родимцеву Москва казалась сугубо мирным городом. И только встречавшиеся кое-где развалины домов да светомаскировка напоминали, что столица тоже пережила трудное время.

Хотелось сейчас же поехать домой, в родной Кропоткинский переулок, подняться по лестничным маршам знакомого четырехэтажного дома. Но воинская дисциплина удержала от соблазна. Вначале дело — затем отдых.

В Главном управлении разговор был коротким. Седеющий полковник, коротко справившись о здоровье, ознакомил с приказом, который гласил, что генерал-майор Родимцев назначался командиром 32-го корпуса, входящего в состав шестьдесят шестой армии.

Родимцев внимательно прочитал приказ, встал со стула, четко ответил: «Есть принять корпус», но уходить не торопился. Полковник по-своему расценил эту паузу: «Вам разрешен отпуск — десять дней». Но, видно, генерала мучил какой-то другой вопрос. Он понимал, что задавать его здесь неуместно, не положено, но не удержался.

— Скажите, кто примет мою тринадцатую?

— У вас остается — она входит в состав тридцать второго корпуса.

Всегда выдержанный, владеющий своими чувствами, умеющий не выражать вслух бурную радость, не показывать при всех большую горечь, Родимцев на этот раз не удержался:

— Вот за это спасибо. — Улыбка слегка тронула его обветренное, похудевшее лицо.

Как пролетели десять московских дней, Родимцев не заметил. Были и радостный смех, и слезы счастья, щебетанье дочерей и посещение гостей, безостановочные вопросы соседей по дому и курьезные встречи с незнакомыми в городе. Уже возвращаясь на фронт, в самолете он вспомнил, как с женой и ее подругой слушал оперу в Большом театре, как возвращался в метро домой и… поцелуй незнакомой женщины.