Неодолимые

Родимцева волновал психологический настрой войск. Он видел, что все рвутся в бой. Эта порывистость, нетерпение и радовали, и настораживали. Ведь до Курской битвы его гвардейцы имели богатый опыт в оборонительных боях, грамотно его использовали. В совершенстве освоили ведение уличных боев. Но генерал понимал, что солдаты не имеют практики в подготовке и проведении такой широкомасштабной наступательной операции, как нынешняя. Да еще с привлечением огромного количества артиллерии, танков, авиации. И хотя подготовка к наступлению была закончена, Родимцев не находил себе места. В штабе он не сидел. Его видели то в одной, то в другой дивизии, он появлялся в полках, медсанбатах, проверял, как саперы снимали минные поля.

6

Наступало утро 3 августа, к встрече которого готовились все гвардейцы. В четыре часа тридцать минут были сверены часы командиров дивизий, полков с часами командиров артиллерийских частей…

В пять часов утренний рассвет вспороли огненные всполохи. Началась артиллерийская и авиационная подготовка. Тяжелая артиллерия вела огонь по целям, расположенным в глубине обороны. Орудия прямой наводкой подавляли огневые точки противника на переднем крае. Наносила штурмовые и бомбовые удары врагу авиация.

Оставалось несколько минут до конца артиллерийской подготовки. Отовсюду раздавались телефонные звонки. Из штаба армии настоятельно требовали начать атаку переднего края противника танками и пехотой одновременно. Снизу, из дивизий, докладывали: подан сигнал начать движение танков. Наконец артиллеристы перенесли огонь по целям, расположенным в глубине обороны противника. И вот долгожданная команда: «В атаку!»

Пехота стрелковых дивизий совместно с танками и самоходными артиллерийскими установками, следовавшими в ее боевых порядках, с ходу овладела первой, а затем и второй траншеей.

В первый день наступления войска корпуса в тесном взаимодействии с частями первой танковой армии прорвали сильно укрепленную оборону врага, разгромили противостоящие силы, а передовые отряды дивизий вышли к селу Томаровка, перерезав основную дорогу, связывающую Белгородскую и Томаровскую группировки немцев.

Родимцев был доволен. Это видели его боевые друзья. И не только потому, что косой прищур глаз как-то расправился, что традиционное «шайтан побери» звучало не так уж грозно, что он попросил сварить излюбленную сливную кашу с картошкой. Все узнавали, когда у генерала хорошее настроение по верной примете, на которую указал назначенный недавно начальником штаба корпуса Самчук. Иван Аникеевич давно подметил, как генерал пьет чай. Если из кружки, второпях, — значит, настроение дрянь, и уж здесь под горячую руку не попадайся. А когда бережно достает свою излюбленную, уже щербатую пиалу, — значит, душа поет. Вот и сейчас генерал сидел за столом и не спеша, со вкусом причмокивая, пил зеленый чай. Пил, приговаривая после каждого глотка: «Ох и горяч, как пить его, не знаю». Допьет пиалу, поставит на стол, в нерешительности посмотрит на нее: «Может, хватит на сегодня?» Но все-то знали, что командир еще попросит. И точно. Вкрадчиво, вроде боясь, что ему откажут, зовет ординарца: «Ну-ка, сынок, подлей еще одну, только погорячей».

В разгар чаепития вошел адъютант, доложил, что в штаб доставлен первый пленный — штабной офицер, по документам обер-лейтенант Мольке Иоганн-Мария.

— Передать в разведотдел? — спросил Шевченко.

— Нет, нет, давай вначале сами побеседуем, узнаем, что они о нас думают.

Генерал быстро застегнул ворот гимнастерки, приказал привести пленного.

Когда его ввели, Родимцев даже огорчился: «Какой же это вояка?» Перед ним стоял пожилой гитлеровец с утомленными глазами, больше похожий на бюргера, чем на кадрового офицера. Уговаривать его дать показания не пришлось. Устало опустившись на предложенную табуретку, он охотно рассказал о событиях, которые проходили у них в штабе накануне наступления советских войск. Оказывается, за три дня до наступления из оперативного отдела штаба группы армий в полк, где служит Мольке, приехал полковник Хольмингер. На совещании он приказал командованию срочно готовиться к передислокации. На позиции полка должна была прийти другая часть. Какая — не сказал. Ни одним словом вышестоящий чин не обмолвился о предстоящем наступлении советских войск. Когда его спросили об этом, Хольмингер твердо заявил, что в ближайшие полтора-два месяца войска коммунистов наступать не способны. Всем им рисовалась передышка и отдых в нормальных условиях.

Опустив голову и поджав губы, Мольке в тяжком раздумье покачал головой:

— Это была наша роковая ошибка, о последствиях которой, увы, приходится только сожалеть.