Чувственное восприятие всё меньше помогает концентрации внимания, всё больше распыляет устремления средневекового человека. Потребность в массовой ориентации и синхронизации всё реже находит опору в чувственном восприятии, всё чаще находит опору в рациональном или причинно-следственном мышлении. Рациональное мышление и раньше не было столь уж чуждым для Средневековья, как это порой представляется. Но на закате эпохи оно выходит на передний план. При этом рациональное восприятие не вытесняет, но как бы произрастает из чувственного.
Формализм уже не поддерживал живое дыхание средневекового символизма, но доминировал над ним. Позже, в эпоху Ренессанса, пристальный и внимательный поиск скрытых линий причинной зависимости между вещами и явлениями послужит развитию естественных наук. Идея непрерывности и причинно-следственное мышление в XVII веке станут само собой разумеющимися. Но на закате Средневековья символическое мышление стремится разорвать путы формальной логики.
Быть может, последним аккордом живого символизма была «пламенеющая готика» – безудержное прорастание формы за пределы идеи.
Изящные детали переплетаются и становятся узором, покрывающим все доступные взору поверхности храмов. В этом стиле словно господствует страх пустоты.
Такой же отрыв от земли и страх пустоты ощущается в позднем барокко на закате эпохи Возрождения. Эти «отрыв и страх» – словно предвестники осени духовных периодов. И если так, то наш культурный барометр еще не предвещает осень. Искусство нашего времени еще только заигрывает с пустотой. «Черный квадрат» Малевича или инсталляция «Memory» Аниша Капура (Anish Kapoor) в музее Гуггенхайма, Нью-Йорк (2009) не вызывают массового страха. Быть может, потому, что они еще не встроены в ассоциативный ряд с черными дырами, белыми карликами и коричневыми шумами, знаменующими исток и конец реальности. Подобным творческим артефактам еще предстоит стать символами, вокруг которых со временем еще появится область массового страха пустоты. Страх – сильная эмоция. И средневековый дух вынужден постоянно противостоять страху.
2.8. Массовые напасти: эпидемии и вирусы
В эпоху позднего Средневековья к неурожаям, кострам инквизиции и крестовым походам добавилась еще одна напасть – крупные эпидемии. Одна за другой вспыхивают «горячка», проказа, чума и черная оспа. Где-нибудь вспыхнув, эпидемия шла по земле, как огонь.
Столь крупные эпидемии древнему миру неизвестны. Тому есть несколько причин. Прежде всего – это ставшее регулярным перемещение товаров между Западом и Дальним Востоком, великое переселение народов с Востока на Запад и крестовые походы с Запада на Восток (восемь походов за период с 1096 по 1291 г.). Во-вторых – это высокая плотность населения. В сжатых со всех сторон крепостными стенами городах, за которыми во время осад укрывалось также и население предместий, плотность населения достигала того уровня, при котором инфекции распространяются подобно лавине. Наконец, это полное невежество в отношении гигиены при высокой скученности людей в городах, не имевших ни канав, ни мостовых.
В конце X века возникла эпидемия «горячки». Считается, что ее вызывало употребление в пищу зерна, испорченного грибком спорыньи. Именно горячечная болезнь привела к основанию нового монашеского ордена госпитальеров. Представление об этой страшной болезни может дать «Хроника» Сигеберта Жамблузского, в которой говорилось следующее:
На рубеже XI–XII вв. эпидемия «горячки» постепенно сошла на нет. Однако на смену горячечной болезни пришла не менее страшная эпидемия другой болезни – проказы или лепры. Проказу принесли в Европу крестоносцы, заразившиеся ей на Востоке. Из прокаженных крестоносцев образовался рыцарский орден святого Лазаря для призрения прокажённых. Отсюда – лазареты.