Неофеодализм

«Для средневекового сознания любая вещь была бы бессмысленной, если бы значение ее исчерпывалось ее непосредственной функцией и ее внешней формой; с другой стороны, при этом все вещи пребывали целиком в действительном мире. Подобное безотчетное знание присуще также и нам, и оно просыпается в такие мгновения, когда шум дождя в листве деревьев или свет настольной лампы проникают вдруг до таких глубин восприятия, до каких не доходят ощущения, вызываемые практическими мыслями и поступками. Порою такое чувство может представляться гнетуще болезненным, так что все вещи кажутся либо преисполненными каких-то угрожающих, направленных против нас лично намерений, либо полными загадок, отгадать которые необходимо, но в то же время и невозможно. Это знание, однако, способно – и чаще всего так оно и бывает – наполнять нас спокойной и твердой уверенностью, что и нашей собственной жизни также отведена ее доля в прикровенном смысле мира».

Нет большей истины, которую дух Средневековья усвоил бы тверже, чем истина, которая заключена в словах Послания к Коринфянам:

«Видим ныне как бы сквозь [тусклое] стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (1 Кор. 13:12).

Слова «подобно как я познан» применены в значении того, что Бог познал человека с полной ясностью. Это заветный и недостижимый горизонт познания. Любая познавательная активность человека – это не мельтешащее туда-сюда, но целенаправленное движение к Богу. На пути к Богу мир проясняется.

В IX веке византийским иконоборцам показалось, что к истине есть путь и короче, и проще, чем напряженное проникновение сквозь завесу вещей и явлений. Они отказались от изображения фигур и лиц, чтобы дать истине раскрыться во всем блеске. Ведь сказано в Ветхом завете:

«Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху… не поклоняйся им и не служи им» (Hex. 20:4–5).

И еще, ведь говорил Тертуллиан:

«Когда дьявол ввел в мир творцов статуй, картин и изображений всяческого рода, с тех пор источником идолопоклонства стало всякое искусство, каким бы образом оно ни создавало своих идолов».

Однако, стирая изображения, пространство не обмануть. Ничего, кроме пустоты, не открылось, даже знаки бытия – и те без следа исчезли в мистических созерцаниях. Пелена вдруг словно спала с глаз.

Средневековый номинализм трактует реальность в новом, в радикальном смысле: видимость бытия и есть само бытие; видимость явления и есть явление.

И вот уже святой Фома восстанавливает реальную власть знака:

«Господь расположил события таким образом, чтобы все приобрело должное значение».

У Бога нет ничего ни пустого, ни лишенного знамения. Всё, что от Бога исходит, – сгущается, уплотняется и обретает символический смысл. Символ придает идее чувственно постижимую форму. Благодаря этому человек начинает видеть Божественную истину, хоть бы как «сквозь тусклое зеркало, гадательно».