Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум

Те из наших далеких предков, кому удавалось лучше подражать другим, действительно получали преимущества для приспособленности, однако подражание у них выражалось не в лицедействе, а в усвоении непростых жизненно важных навыков. Все мы выходцы из древнего рода заядлых подражателей. Путем подражания наши праотцы учились мастерить орудия для рытья земли, копья, гарпуны и рыболовные крючки, изготавливать сверла, буры, иглы и копьеметалки, разделывать добычу и снимать мясо с костей, разводить и поддерживать огонь, обмолачивать, перетирать и вымачивать растения, охотиться на антилоп, сооружать ловушки для дичи, ловить рыбу, готовить черепах и делать орудия из их панциря, обороняться сообща от свирепых хищников, а также узнавать, что означает каждый знак, звук и жест из тех, что применяют люди в ближнем окружении. Именно этими и сотнями других навыков формировались виртуозные подражательные способности нашей ветви. Добиться такого мастерства было вопросом жизни и смерти для тщедушных и беззащитных представителей нашего рода в их суровой борьбе за выживание на равнинах Африки, в пустынях Леванта или на побережье Средиземноморья.

Сотни тысяч, возможно миллионы, лет отбора в пользу грамотной имитации формировали мозг человека, великолепно адаптируя его к тому, чтобы переводить визуальную информацию о движениях окружающих в соответствующую моторику собственных мышц, сухожилий и суставов. И теперь, вечность спустя, мы без особого труда применяем эти способности в абсолютно немыслимых для наших предков целях, не отдавая себе отчет, насколько же необычайную адаптацию представляет собой переимчивость. Имитация не пустяк. Мало кто из других животных способен к моторной имитации, а те, у кого эта форма научения все-таки отмечается, бесконечно уступают нашему виду в четкости и точности передачи{1327}. Уже больше века психологи силятся понять, как имитация в принципе становится возможной{1328}. В основном научение происходит, когда мы получаем за свои действия «вознаграждение» или «наказание»{1329}, например, добиваясь желаемого или испытывая боль. Подкрепление побуждает нас повторять те действия, которые нам приятны, и избегать тех, которые вызывают боль или стресс. Научение такого рода называется оперантным обусловливанием. Системы вознаграждения, вызывающие у нас положительные или отрицательные ощущения, – это древние структуры нашего мозга, выкованные отбором для того, чтобы вырабатывать у животных поведение, отвечающее адаптивным целям{1330}. Но ведь когда мы, наблюдая за другими, учимся есть палочками или кататься на велосипеде, то вроде бы не получаем никакого прямого подкрепления, тогда как же происходит научение? Еще труднее понять, каким образом мы связываем визуальный образ – человека, управляющегося с палочками или крутящего педали, – с совершенно иным сенсорным опытом, который получаем, когда пытаемся совершать аналогичные действия сами. Над этой проблемой соответствия исследователи имитации ломают голову уже не первое десятилетие, и единого мнения о том, как все-таки устроен этот процесс, по-прежнему нет{1331}. Но кое-что не вызывает сомнений: для того чтобы решить проблему соответствия, требуются связи – в виде сети нейронов – между сенсорными и моторными областями мозга. Много лет назад в Кембридже я, тогда молодой специалист, вместе с уже упомянутым выдающимся этологом Патриком Бейтсоном исследовал эволюцию и развитие имитации на моделях искусственных нейронных сетей. Мы обнаружили, что смоделировать имитацию и другие формы социального научения можно, если предварительно обучить искусственную нейронную сеть, чтобы она набрала необходимый предшествующий опыт, позволяющий создавать подобные связи между информацией от органов чувств и моторными реакциями{1332}. Интересно, что у нейронных сетей, на которых мы моделировали имитацию, оказались точно те же свойства, что и у так называемых зеркальных нейронов.