Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум

У человеческого искусства давняя история, насчитывающая не менее 100 тысячелетий{1352}. В ней можно обнаружить все вехи культурной эволюции{1353}. И хотя живопись балует нас невероятным разнообразием стилей, в ней по-прежнему присутствует та древняя концептуальная линия развития, которая предполагала точность передачи визуального впечатления. Возьмем, например, знаменитую картину Рене Магритта «Вероломство образов», на которой изображена курительная трубка, делающая честь любой рекламе табачной лавки. Однако, к недоумению миллионов восхищенных зрителей, под трубкой на холсте выведено каллиграфическим почерком Ceci n'est pas une pipe, что переводится с французского как «Это не трубка». На первый взгляд, утверждение грешит против истины. В действительности же мы просто забываем, глядя на картину, что перед нами и в самом деле не трубка, а лишь изображение трубки. Когда Магритта однажды попросили объяснить смысл этой подписи, он ответил, что, разумеется, это не трубка – попробуйте, мол, набить ее табаком… Сейчас идея Магритта может показаться банальной – мы уже избалованы и перекормлены великолепными произведениями искусства, поражающими идеально выстроенной перспективой и фантастической точностью изображения. Выполненные акрилом, карандашом или пастелью картины представителей такого направления современной живописи, как гиперреализм, – Диего Фацио, Джейсона де Граафа или Моргана Дэвидсона – почти невозможно отличить от фотографий. Эти работы – продолжение давней традиции как можно более подробной и безупречной передачи визуального впечатления от сцены или предмета. Данный жанр, расцветавший снова и снова, в разные исторические периоды назывался и реализмом, и натурализмом, и (справедливо отсылая к подражанию) мимезисом. Добиваясь идеального сходства изображения с оригиналом, гиперреализм отменяет для зрителя необходимость преодолевать проблему соответствия. Для зрителя, но не для живописца: чтобы осуществить свой замысел, решать эту проблему творческому человеку все равно придется.

Ни в одном жанре искусства проблема соответствия не выражена так ярко, как в танце, эксплуатирующем все те же когнитивные свойства, которые необходимы для интеграции «входящих» данных от различных органов чувств и «исходящих» моторных реакций. Изучать эволюцию танца я принялся в сотрудничестве с Ники Клейтон и Клайвом Уилкинсом после одной бурной дискуссии в кембриджском пабе в 2014 г. Ники, профессор психологии Кембриджского университета и специалист по когнитивной деятельности животных, страстно увлекается танцами и сочетает свое увлечение с исследовательской работой, руководя научными проектами на базе одной из ведущих трупп современного танца «Рамбер»[25]{1354}. Клайв достиг не меньших высот как успешный художник, писатель, фокусник и такой же фанат танцев. Мы довольно быстро сошлись во мнении, что танцы возможны только благодаря использованию тех же нейронных контуров, которые участвуют в имитации{1355}.

Танец требует от исполнителя подстраивать свои движения под музыку или подчинять их определенному ритму, порой даже внутреннему, например биению сердца. Для этого необходимо соответствие между входящей слуховой информацией и моторными реакциями, которые исполнитель выдает. В парном или групповом профессиональном танце исполнителям надо координировать движения, выстраивая определенный рисунок – повторяющий движения другого танцора, контрастирующий с ними или дополняющий их. Для этого тоже нужно привести в соответствие визуальные сигналы и моторные реакции. И то, что представителям человеческого рода удается (пусть не всем с одинаковой легкостью и изяществом) решать эту задачу, означает, что наш уникальный, не имеющий аналогов нейронный аппарат – наследие отбора в пользу мастерства имитации. Та же логика действует и применительно к одиночным танцам.

Согласно современным теориям, предрасположенность к имитации заложена у человека от рождения, но мастерства в ней можно добиться только по мере накопления жизненного опыта{1356}. С первых месяцев жизни, когда младенца укачивают под колыбельные песни, у ребенка формируются нейронные связи, соединяющие звук, движение и ритм, а затем эти связи укрепляются за счет многочисленных возможностей набраться дальнейшего опыта, таких как игра на музыкальных инструментах и т. д. Казалось бы, странно, занявшись игрой на фортепиано, надеяться, что теперь и танцевать удастся лучше, однако именно об этом говорят имеющиеся у нас данные нейропсихологии.