Неоновая библия

После того вечера мы редко виделись с Тетей Мэй. Один старик из тех, кто играл тогда на заводе в оркестре, спросил, не хочет ли она с ними петь постоянно. У них много работы на горках было, их часто звали играть, а иногда они ездили в окружной город и даже в столицу. Вернувшись вечером с завода, Тетя Мэй надевала платье, в котором пела с оркестром, и уходила. Старик встречал ее у подножия нашей горки на грузовике с контрабасом в кузове. Я, бывало, сиживал на крыльце в сумерках, когда только запевали ночные птицы, и смотрел, как Тетя Мэй спускается по склону в своем хорошем платье и скрывается там, где склон становился круче, и больше мне ее видно не было. Немного погодя грузовик старика возникал уже на Главной улице: рука Тети Мэй лежала на дверце, а в кузове – контрабас.

В газете однажды напечатали про оркестр с портретом Тети Мэй, которая под него поет. Картинка была, как все остальные в нашей газете. Волосы у Тети Мэй выглядели облачком, а за спиной у нее играет кучка цветных мужчин. На всех фотографиях кожа у людей всегда смотрелась темнее, а волосы – белыми, какого бы цвета ни были они на самом деле. В заметке говорилось, что Тетя Мэй некогда была знаменитой певицей, а такие, как она, в долине нам нужны, чтобы люди себя лучше чувствовали. Мистер Уоткинз написал про эту заметку письмо редактору. В нем говорилось, что людям нашей долины нужно гораздо больше всякого другого – прежде Тети Мэй. Потом сама Тетя Мэй написала письмо, где говорилось, что долине нашей нужно гораздо меньше таких, как Мистер Уоткинз, если ей вообще что-то нужно. Больше никаких писем ни с какой стороны в газете не печатали, и я уже решил, что делу конец, но тут вмешался проповедник.

Он разместил в газете объявление, где перечислялись причины из Библии, почему оркестр и Тетя Мэй никому никакой пользы не приносят. После отъезда Бобби Ли Тейлора весь городок раскололся из-за проповедника. Тех, кто не ходил к нему на собрание, пока Бобби Ли выступал в городке, вычеркнули из церковных списков. Вычеркнутые разозлились на проповедника, потому что в церковь ходить нравилось всем, если только они могли заплатить взнос. Конечно, были и те, кто не принадлежал к церкви, когда все это произошло, вроде нас, и проповедник сказал, что таким «все равно, куда дует ветер».

Вычеркнутые скинулись на объявление в газете на следующий день и привели список причин, по каким Тетя Мэй и оркестр – это для нашей долины хорошо. Началось с того, что вечером по субботам кинотеатр стал выпускать Тетю Мэй и оркестр играть перед фильмом на десять центов больше. Во вторую субботу, когда они там выступали, перед кинотеатром по улице стали расхаживать кое-какие личности из церкви с большими плакатами про зло. Когда про такое услышал редактор газеты, он их фотографию напечатал на первой странице. А нашу газету и в окружном городе выписывали, и даже в столице многие покупали. Увидели там картинку людей с плакатами, и, как это у людей постоянно случается, в следующую субботу все пришли посмотреть на Тетю Мэй. В тот вечер в городок как будто Бобби Ли опять приехал. Повсюду грузовики, а в кино тогда попасть сумело очень мало из всего того народу. На Главной улице такая толпа собралась, что людей проповедника с плакатами и не найдешь. Те, кто в первый раз не попали, вернулись в следующую субботу, и тут уже шериф сказал проповеднику, что его люди нарушают общественный порядок и их надо убрать. Кинотеатру его брата они уже принесли всю пользу, какую могли.

После этого проповедник как бы отделился от городка. Мистер и Миссис Уоткинз, да и другие, кто еще остался в списках, старались бороться со всем, что бы городок ни делал, и нескольких из своего числа даже отправили к законодателям штата насчет кинотеатра. Это ни к чему не привело, потому что губернатор дружил с шерифом, зато люди проповедника только еще сильней сплотились, а таких было немало. Они купили время на городской радиостанции, чтобы проповедник мог выступать в воскресенье вечером, когда передают «Эймоса и Энди»[20]. Те, кто к церкви больше не принадлежал, и те, кто не ходил в нее никогда, разозлились, потому что «Эймоса и Энди» все любили. А ловилась тут только еще одна станция – крупная из столицы, но прием у нее всегда бывал хуже.