Неоновая Библия

Я безуспешно пытался сообразить, что же теперь делать. Подбородок у меня задрожал, как бывало в детстве, но я знал, что уже слишком взрослый, чтобы плакать. Я должен был что-то придумать. Где-то я слышал, что в таких случаях человека нельзя передвигать, но я не мог оставить маму на полу, потому что в доме становилось всё холоднее. Я наклонился над ней и стал звать: «Мама, мама», но она не шевелилась, и тогда я просунул руки ей под спину и под колени и понёс её в спальню. Мама была совсем худая и кожа у неё на лице натянулась, но нести её было тяжело, и один раз я едва её не уронил. Всю дорогу кровь продолжала течь у неё изо рта и капать с платья. Её волосы, совсем белые, свисали до пола, и там, где они попали в лужу, они окрасились в красный, и кровь капала с их концов.

Я положил её на кровать и накрыл ей рот старым полотенцем, чтобы впитывало кровь. Потом присел на край кровати и потыкал маму пальцем. Её рука лежала рядом со мной, и я погладил её, потом взял её ладонь в свою. Я не мог понять, что с ней случилось. Только теперь мне удалось задержаться на этой мысли и попытаться её обдумать. Почему у неё кровь изо рта? Я осторожно потряс кровать и позвал маму по имени, но она не ответила. Ветер всё дул и дул, и входная дверь снова громко хлопнула, но звук, казалось, донёсся откуда-то издалека.

Теперь мне стало жутко, и я не понимал, как быть дальше. Где найти врача и чем ему заплатить? Денег в доме осталось только на еду. Врачи всегда берут дорого, а тут всё говорило о том, что придётся отдать кучу денег. К нам доктор никогда не приходил, и я не знал, где его искать. Я подумал: может, если оставить маму в покое, утром ей станет легче. Кровь уже не текла, так что в этом смысле стало получше, но вся кровать была перепачкана и простыня стала липкой. Я принёс влажную тряпку и стёр с маминого лица и шеи ту кровь, что не успела ещё как следует засохнуть.

Вытирая ей кровь вокруг рта, я взглянул ей в лицо. Эта женщина, тёмная и высохшая, вся в липкой крови, никак не могла быть мамой. Я погладил её по лбу, как делал когда-то, когда этот лоб был белым и мягким, но теперь он потемнел, сделался твёрдым и сухим. Она дышала с трудом, а иногда казалось, что она пытается вздохнуть, но захлёбывается. Кровать казалась слишком большой для неё, такая она была иссохшая и маленькая в свете, падавшем в комнату из коридора. В этом тусклом жёлтом свете она выглядела ещё хуже.

Потом я понял, что плачу, но плакать было нельзя. Надо было придумать, что делать, раз тёти Мэй нет. Моя мать умирала. Я знал это и ничего не мог поделать. Ветер, сильный и холодный, всё бился в окно комнаты. Кроме нас с мамой на холме был только ветер. Я закрыл лицо ладонями, словно боялся, что кто-нибудь увидит и подумает: такой большой, а плачет, — и зарыдал так, как не рыдал никогда в жизни, даже совсем маленьким. Я пытался успокоиться и отдышаться, но тут всё, что пошло не так, разом обрушилось на меня, и я прижался лицом к маме, и обнял её, и рыдал на её жёсткой груди, как раньше, когда она была ещё полной и округлой.

Я почувствовал, как она задрожала. Что-то заставило меня взглянуть ей в лицо — губы у неё шевелились. Я пытался понять, что она говорит, но она только беззвучно шевелила губами, сухими и растрескавшимися, в запёкшейся крови. Ветер взвыл ещё громче, и я наклонился к её лицу, и она проговорила «Фрэнк», и её дыхание остановилось, и больше она уже не двигалась.

Всю ночь я просидел в комнате, где стоял мой поезд. Ветер свистел и завывал, дом сотрясался, и мне было жутко. Мама лежала под одеялом в соседней комнате. В доме было холодно — и в той комнате, где я сидел, и в соседней тоже. Наверное, там было даже холоднее.

Казалось, рассвет никогда не наступит и ветер никогда не утихнет. Я сидел на полу рядом с проржавевшим поездом и чувствовал, как сквозняк проникает в комнату сквозь трещины в стенах и щели в оконной раме. Руки у меня покрылись гусиной кожей, ноги тоже замёрзли. Не знаю почему, но я думал о Джо Линн и о вечере в новых домах, и о том, где она и что сейчас делает. Но при этом мне было по-прежнему страшно, и я пытался сообразить, что теперь делать мне самому.

Как мне хоронить маму? Я не знал, куда писать тёте Мэй. Она бы всё объяснила, но я не мог с ней связаться. Ещё я гадал, сколько стоит похоронить человека. У меня почти не было денег, кроме тех, что дал мистер Уильямс, да их и не хватило бы. Если семье не хватало на похороны, то покойника хоронили за государственный счёт где-то в столице штата, без имени на памятнике. Я не хотел, чтобы маму похоронили там, но не мог ещё неделю дожидаться вестей от тёти Мэй. Нельзя ждать неделю, чтобы похоронить человека.

Наконец занялся рассвет, сперва бледно-розовый, потом ярко-алый. Я поднялся и пошёл вниз, потому что проголодался. На кухне нашлось несколько яиц, я поджарил одно и съел, но передержал его на сковородке и оно подгорело снизу и стало жёстким. Желток был мягкий и вкусный, но белок пришлось долго разжёвывать, прежде чем проглотить.