Неоновая Библия

Войдя в дом, я закрыл окна, потому что ветер продувал все комнаты насквозь и было холодно, как на улице. Я зажёг старую плиту на кухне, вскрыл банку кукурузы и опрокинул в кастрюлю. Потом я подумал, где может быть мама. Я распахнул заднюю дверь и позвал, стараясь перекричать ветер, но потом вспомнил, что она никогда не откликается, когда её зовут, да и всё равно всегда возвращается, когда на улице темнеет. Темнота её пугала.

Я решил, что она, должно быть, наверху, и не стал больше об этом размышлять. Когда кукуруза согрелась, я перевалил её в тарелку, положил сверху масла, достал хлеб и стал есть. Ветер завывал, налетая на угол кухни, и слышно было, как сосны на папином участке со свистом хлещут друг друга ветвями. Я представил себе холм наутро, когда земля будет усыпана иголками и мелкими веточками, и всё вокруг облепят листья, сорванные с кустов. Шлак во дворе тоже занесёт листвой и ветками, а зверьки на холмах поднимут переполох. С ними так всегда бывало в ветреную погоду.

Я доел и поставил тарелку в раковину к остальной посуде. Посмотрел на груду грязных тарелок и стаканов и подумал, что придётся всё это отмывать, и вот бы тётя Мэй поскорее написала про билеты. Но как же это она взяла и уехала, и совсем не подумала о том, как мне везти маму на поезде? И вообще — неужели мы правда уедем из долины? Я никогда в жизни не уезжал так далеко, но тётя Мэй ничего не сказала о том, как быть со всеми вещами в доме, и ведь нужно ещё много чего уладить до отъезда, а я даже не знал, куда ей писать, чтобы спросить, что нужно сделать. Я посмотрел на старую, засиженную мухами лампочку на проводе. Она как будто никогда не перегорала, хотя пользовались мы ей постоянно. Я не мог припомнить, чтобы её хоть раз меняли. Я подумал, что остался тут с мамой один-одинёшенек, совсем как эта одинокая лампочка висит на проводе и не может слезть.

Когда я вышел в гостиную, ветер распахнул входную дверь и снова захлопнул. Я почувствовал, как порыв холодного воздуха пронёсся мимо меня в кухню. Ещё прежде я прикрепил на дверь небольшую задвижку, чтобы запираться по ночам, потому что со всеми этими новыми домами вокруг стало как-то слишком людно. Я попробовал защёлкнуть её, но, видно, там разболтался какой-нибудь винтик, и ничего не вышло, так что оставалось только надеяться, что ветер не распахнёт дверь снова.

Ступеньки лестницы уже так истёрлись, что приходилось ставить ногу туда же, куда наступали все, кто ходил по ней раньше. По бокам на каждой ступеньке образовались ложбинки почти в дюйм глубиной. Иногда я специально ставил ногу на середину ступеньки, где никто не ходил. И сейчас я тоже стал подниматься, ступая по самой середине, где дерево казалось почти новым. На второй этаж вели шестнадцать ступенек. Поднимаясь, я считал их. Тринадцать. Четырнадцать. Я подумал о том, чем мне заняться, пока не придёт письмо от тёти Мэй. Поговорить было не с кем, а книг я никогда не читал, хотя мистер Фарни говорил, что читать необходимо, чтобы развивать ум и иметь что-то на случай, если останешься один и не будешь знать, куда себя девать. Пятнадцать. В углублении на ступеньке собралась лужица. Я плоховато видел в темноте, но из кухни долетало немного света и было видно, что это не вода. Слишком густая и тёмная. На самой верхней ступеньке я заметил ещё одну лужицу, дотронулся до неё и растёр тёмную жидкость между пальцами, но так и не понял, что это. В сумраке она казалась буроватой.

Я поднялся на последнюю ступеньку и шагнул в коридор, но тут же споткнулся обо что-то твёрдое. Я остановился и попытался разглядеть, что это, но в темноте не мог ничего разобрать и ощупью пробрался к настенному светильнику. Я дёрнул шнур, оглянулся и сначала решил, что мне померещилось. На полу лежала мама, и струйка крови вытекала у неё изо рта. Кровь стекала к лестнице, следуя уклону пола — её-то я и увидел на ступеньках. Я посмотрел на свою руку. Кровь осталась на кончиках пальцев и уже начинала подсыхать. Я вытер руку о штаны и подошёл к маме. Даже глядеть на неё было страшно. Я думал, она умерла, но, когда я присел и потрогал её за руку, рука оказалась тёплой, и я услышал, как мама шумно дышит. Кровь натекла лужицей вокруг её головы, и волосы у неё слиплись. Я зажал ей рот ладонью, пытаясь остановить кровь, но, когда я убрал руку, всё, что я удерживал, сразу вылилось и сбежало ручейком по её лицу и шее, и лужа на полу ещё подросла.