Неоновая Библия

Меня всё больше раздражало то, что священник называл христианством. Всё-то у него выходило по-христиански, и вся его паства тоже так считала. Забирал ли он из библиотеки книгу, которая ему не угодила, или захватывал половину воскресной радиопередачи, или отправлял кого-нибудь в приют — всё это он называл христианскими поступками. Я не получил особенного религиозного образования и никогда не ходил в воскресную школу, потому что мы уже не принадлежали к церкви, когда я достаточно подрос, но я полагал, что знаю, что такое вера в Христа, и добрая половина поступков священника этой верой и не пахла. Я считал тётю Мэй доброй христианкой, но никто в долине со мной не согласился бы, потому что она никогда не ходила в церковь. Однажды я сказал одной покупательнице, что, по-моему, тётя Мэй не меньшая христианка, чем миссис Уоткинс. Эта женщина часто заходила в аптеку и разговаривала со мной о горожанах и, когда дошла до миссис Уоткинс, назвала её настоящей, ревностной христианкой. Я ответил, что и тётя Мэй тоже христианка, а женщина сказала, что я дитя, не ведающее слова истины, или что-то в этом духе, как обычно выражаются прихожане церкви.

Мистер Уильямс больше не заговаривал о Флоре, священнике и маме, и вскоре я обо всём этом позабыл. Но Джо Линн и странное поведение тёти Мэй никак не выходили у меня из головы. Я всё ещё вспоминал Джо Линн, когда сидел у себя наверху. Из комнаты, где стоял поезд, не было видно домиков на холме, где я её поцеловал, но из окон моей спальни их можно было разглядеть. Теперь их достроили, и туда въехали новосёлы. По ночам их окна светились. Так их легче было отыскать, и ночами я иногда сидел на подоконнике и смотрел на них. Только мне не нравилось, что эта часть холма светится. Мне нравилось представлять её такой, как в тот вечер, когда дома ещё стояли пустые и на холме кроме нас был только лунный свет. Я даже гадал, кто живёт теперь в том доме, на ступеньках которого мы тогда сидели.

Потом моим волнениям насчёт тёти Мэй пришёл конец. Однажды, вернувшись из аптеки, я обнаружил, что она сидит на кухне и разглаживает руками клеёнку на столе.

— Заходи, милый, — сказала она, услышав, как я вошёл в дом. Я не мог выносить её жалостливый взгляд и хотел сразу пойти в свою комнату с поездом. Но тётя Мэй услышала, как я поднимаюсь по лестнице, и снова позвала меня: — Поди сюда, милый. На кухню.

Я вошёл и заметил её рассеянный взгляд. Она смотрела через заднюю дверь на холм, туда, где среди сосен, уже догнавших высотой все другие сосны на холмах, должно быть, бродила мама.

— Садись. Сюда, к столу. Мама там, за домом. — Она ногой пододвинула мне стул. — Ну, как работа?

— Да так, тётя Мэй.

— Что такое?

— Ничего. Просто сегодня было тихо. Покупателей почти не было, только та старушка, что ходит каждый день и всё пытается что-нибудь купить за полцены.

Тётя Мэй некоторое время смотрела на меня, и вот потому-то мне и не хотелось сюда идти и говорить с ней. Я отвернулся, чтобы не видеть её глаза.

— Дэйв, мне нужно кое-что тебе сказать.

Она потянулась через стол к конверту, который я заметил только теперь.

— Сегодня пришло письмо от Клайда, давай я тебе его прочитаю.

Я промолчал, и она подала мне письмо.

— Вот, милый, читай сам.

Я открыл конверт и вынул письмо. Оно было написано печатными буквами, красным карандашом на пожелтевшей линованной бумаге, вроде той, на которой я писал в начальных классах у миссис Уоткинс.

«Дорогая Мэй.

Тут у меня хорошие новости. Билл говорит что даст нам выступить в своей программе на радио. Если мы ему понравимся. Наверняка понравимся Мэй. Не спеши. У тебя есть неделя чтоб добраться сюда. У меня тут славная комнатка. Билл говорит что наверно и пластинки можно записать. С них можно получить много денег. Я то знаю. Тебе понравится в Нэшвилле. Ты говорила что не бывала здесь. У них тут есть всякие шоу на радио. Напиши мне письмо дорогая и скажи когда приедешь. Это большой шанс.

С любовью,

Клайд».

Дойдя до конца, я начал читать заново. В письме всё ещё говорилось то же самое, и я подумал, что это какой-то бред. Я поднял глаза на тётю Мэй, но её уже не было за столом. Она стояла у раковины и мыла посуду. Потом она повернулась ко мне.

— Ну, милый, что скажешь?

— Не знаю, тётя Мэй. Что всё это значит?

— Клайд пишет, что может раздобыть нам хорошую работу в Нэшвилле, постоянную работу на радио или в студии.

Нэшвилл. Как чудно́ звучит. Тётя Мэй в Нэшвилле.

— А как же мы с мамой?