Неопалимая

– Что… что может существовать такая вещь, как… не необходимое зло, потому что зло никогда не является необходимым… Оно не может быть таковым… но… приемлемое зло. Обиды и жестокость, которые Госпожа допускает в служении Ее воле. Подобно той козе в Наймсе, – добавила я, смутно осознавая, что никогда не рассказывала Восставшему о козе, и он, вероятно, подумает, что я сошла с ума. – Она не заставила бы кого-то пинать козу.

Восставший замолчал – выдерживая осторожную, понимающую паузу.

– Монашка, – промолвил он, – разве не так Она поступила с тобой?

Я услышала дребезжащий звук и поняла, что меня трясет; это звенели кандалы. В голове блуждали разрозненные мысли: может, стоило помолиться. Но звезд не было, взгляд Госпожи был затуманен. У меня не осталось никаких знаков, кроме сотен голосов, повторяющих мое имя снаружи.

Глава двадцать шесть

Шум продолжался всю ночь. Я мало спала и мерзла, часто вставала, чтобы выглянуть в окно. Несколько раз слышала крики; один раз – звон разбитого стекла, за которым последовали вопли и стук лошадиных копыт по двору.

Вдалеке что-то горело, вздымая вверх шлейф оранжевого дыма.

Я определила, что час близок к рассвету, когда за дверью зазвенели ключи. К моему удивлению, она распахнулась, явив одинокую служительницу в белом одеянии и вуали. Она молча поманила меня.

– Куда ты меня ведешь?

Женщина не ответила. Я почти не видела ее скрытого лица.

– Она не может ответить тебе, – пояснил Восставший. – Это порабощенная. Дух, овладевший ею, действует по приказу Саратиэля. – Он остановился, словно прислушиваясь. – В таком состоянии я не могу сказать наверняка, но полагаю, что это один из оскверненных призраков с площади.

Я последовала за служительницей. Она шла быстро, оставаясь на расстоянии вытянутой руки, но останавливалась, ожидая, когда я намеренно медлила и отставала. В ее движениях сквозили страх и нерешительность.

– Ты понимаешь меня? – спросила я, повинуясь порыву. Но она лишь смотрела, в защитном жесте прижимая руки к груди.

В конце концов, стало ясно, что она вела меня кружными путями к покоям. Мы вошли в зал, который накануне вечером я не осматривала. Возле одинокой двери стоял соборный страж. Он дернулся, когда мы прошли мимо, его поза стала напряженной, а голова склонилась.

– Еще один порабощенный, – заметил Восставший. – И еще один дух, не имеющий опыта овладения людьми. Ношение освященных доспехов должно быть пыткой, но он слишком боится Саратиэля, чтобы ослушаться.

К моему удивлению, мне было так же плохо из-за вновь поднявшихся духов, как и из-за их сосудов. Они напоминали растерянных детей, рожденных не по своей вине в неумолимом мире голода и страха. Если они причиняли кому-то вред, то только по этим причинам – не со зла и даже не по злому умыслу.

Когда мы приблизились к двери, в коридоре послышался разговор.

– Но никто в монастыре не ответит на призыв, – говорила Божественная, и голос ее звучал изможденно и измученно. – Если они что-то и знают, то не желают рассказывать. Разве мы не можем просто изгнать из нее Ратанаэля?

– Изгнание лишь вернет его в реликвию, – терпеливо ответил голос Леандра. – Тем самым мы дадим ему шанс вселиться в новый сосуд. По крайней мере, сейчас мы его сдерживаем…

Пока они беседовали, служительница размышляла перед дверью, несколько раз отступая назад в явном страхе, прежде чем набраться смелости и коснуться ее. Дверь распахнулась, прерывая разговор.

Божественная лежала калачиком в кресле перед окном. На ней не было макияжа, и она выглядела бледной и разбитой; она явно не ложилась сегодня спать. Подле нее стоял Саратиэль, положив руку на ее плечо, его ладонь Божественная прижимала к себе так, словно это была драгоценная реликвия. Я не уверена, было ли это только моим воображением, или спокойное выражение его лица действительно выдавало легкое нетерпение.

Видя, что Божественная так спокойно относится к Саратиэлю, я поняла, что она никогда не благоволила к Леандру. Она держала его рядом, чтобы наблюдать за ним – поручала ему важные обязанности просто для того, чтобы клирик был занят. У него не оставалось другого выбора, и он играл эту роль, будучи вовлеченным в коварный танец с собственным врагом. Весь город был одурачен; я тоже.

Божественная наблюдала за мной. Шелестя шелком, она поднялась, подошла ко мне и усадила рядом с собой на мягкую подушку. Попыталась взять меня за руку, но я отдернула ладонь.

– Артемизия, – серьезно промолвила она. – Тебе не обязательно проходить через боль. Все, что ты должна сделать, это сказать нам, у кого находится реликварий, и тогда это испытание закончится. Тебе будет лучше без Ратанаэля.

– Почему?