Неожиданный Владимир Стасов. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКИХ БЫЛИН

Наши былины о Садке и Соловье Будимировиче не дают нам права для выводов о торговом нашем сословии и о купцах, русских и чужеземных, в древнейшую нашу эпоху. Рассказ о нашем Садке не представляет ни одной черты, которой бы уже не было в восточных первообразах, столько же относительно общего хода событий, сколько и относительно частных, более мелких деталей. Садко принадлежит к торговому сословию своего города не потому, что здесь изображаются известная русская местность и известные сословные отношения, а потому, что так сказано в поздних восточных оригиналах, предшествовавших нашему рассказу. Мы встречаем в былине братчину Никольщину не потому, что такая существовала в Новгороде, а потому, что надо было назвать по-русски ту купеческую, безначальническую купецкую общину, братчину, которая описывается в восточных оригиналах. Названа же она "Никольщиной" потому, что в эпоху сложения из азиатских пересказов русских былин, по-видимому, сильно было распространено у нас чествование св. Николая-угодника: Илья Муромец призывает на помощь св. Николу-угодника Божия, Васька Вдовкин сын обращается за помощью также к Николе Можайскому, Николе же Можайскому велит молиться, после воскрешения Потока из камня, старчище-калика и т. д. Таким образом, имя этого угодника — общий эпический приём наших былин, под которым кроется много совершенно разнообразных подробностей первоначальных оригиналов, и было бы мудрено отыскать здесь что-то действительно местное, новгородское. Садко опускает в море бочку-сороковку чистого серебра и чистого золота, или чаши с серебром, золотом и жемчугом, чтоб умилостивить море, не потому, что таковы были вообще языческие привычки древних новгородских купцов-язычников, а потому, что в известном месте рассказа именно это самое делает восточный герой описываемой поездки, прототип Садки. Садко собирает толпу купцов, велит и снарядить корабли и едет с ними, в качестве купецкого головы, не потому, что этим изображаются нравы и привычки, существовавшие в древнем Новгороде, или события, созданные новгородским творчеством, а потому, что так того требуют восточные рассказы, предшествовавшие нашему русскому, — рассказы несравненно более подробные и обстоятельные (особенно относительно купецких сборов и организации торговой дружины, пускающейся в далёкое плавание), чем наше повествование о Садке, представляющие что-то до крайности урезанное и неловко скомканное. Что же касается до Соловья Будимировича, то мы и в нём не можем видеть никакого рода действительности и не можем принимать его за скандинавского или какого бы то ни было иноземного гостя, купца. Не говоря уже о совпадении рассказываемых у нас про него событий с теми, которые описаны восточными оригиналами: сватанье самой невесты, отъезд его на некоторое время и отсрочка свадьбы, и в этот промежуток появление нового лица, которое хочет обманом жениться на чужой невесте, — но, говоря уже обо всём этом, достаточно будет указать на совершенную неисторичность, невероятность сватовства какого-то неизвестного, новоприезжего купца-иностранца за дочь или племянницу владетельного русского князя. Достаточно есть исторических примеров того, что древние русские князья женились на иностранках, а древние русские княжны выходили за иностранцев, но всегда и жених, и невеста были из царского, королевского или княжеского рода. Выдача древней русской княжны за купца представляется чем-то немыслимым, и если мы встречаем такой случай в былине о Соловье Будимировиче), то ясно, что мы должны тут подозревать какое-нибудь искажение, какую-нибудь переделку оригинала, первоначально носившего совсем иные черты. Оно так и выходит на самом деле: в древних восточных редакциях и жених, и невеста тут — оба царского рода, и лицо, желающее воспользоваться отсутствием главного действующего лица, — также царского происхождения. При таких условиях сватовство и брак в этом рассказе совершенно понятны, но вовсе непонятны в нашей былине. Мы, к сожалению, не имеем всех посредствующих степеней между рассказом Сборника Сомадевы (это один из первообразов былины о Соловье) и нашею былиной, и потому не можем покуда определить, где именно произошло искажение первоначального мотива, но во всяком случае имеем полное право сказать, что всё, что происходит в нашей былине о Соловье Будимировиче, имеет не реальное, а эпическое основание, и притом основание, исполненное самых бессмысленных искажений, пропусков и переиначений. Поэтому, конечно, на такой почве мудрено искать данных, имеющих действительно бытовое значение. Здесь кстати мы можем ещё заметить, что если в восточных оригиналах мы встречаем, и даже довольно часто, браки богатырей с царевнами и княжнами из царского дома, то это объясняется очень легко. Либо сам герой происхождения царского или даже божественного (каковы, например, герои Магабгараты, Рамаяны, "Шах-Намэ" и т. д.), либо рассказ восходит, что касается до твёрдо сложившейся формы подробностей, — до первообраза индийского, времён брахманских и преобладания каст. В этом последнем случае, если герой не из касты кшатриев, т. е. воинов и людей царской породы, то уже наверное из касты брахманов, а люди этой касты, конечно, никак не ниже стояли, чем люди той касты. Примеры богатырей или героев — брахманов во всех индийских поэмах, повестях и сказках бесчисленны. В наших былинах все эти мотивы, божественного или высшего кастового происхождения уже не существуют и остаётся только один, совершенно невероятный и неисторический факт: брак княжон и царевен с богатырями.