Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Чтобы близко ознакомиться с бытом и условиями промысла наших извозчиков, а затем поделиться своими наблюдениями и впечатлениями с читателями. В Петербурге до двадцати тысяч извозчиков, услугами которых мы пользуемся ежечасно, досадуем и браним их, а между тем мы совсем незнакомы с условиями их быта, и, следовательно, не можем предложить никакой разумной меры для упорядочения крайне беспорядочного промысла. «Интервью» по прихожим и передним знаменитостей и высокопоставленных лиц приобретают у нас права гражданства. Почему же не сделать «интервью» к извозчикам, которые представляют из себя группу в десятки тысяч человек русских людей, живущих особенной оригинальной жизнью, имеющих свои нужды, невзгоды, отрицательные и положительные стороны?

Извозчик, во-первых, человек, а во-вторых, человек, нуждающийся в интервью журналиста гораздо больше заезжей знаменитости или случайного героя дня.

— Но к чему же было наряжаться извозчиком?

Я пробовал познакомиться с извозчичьей жизнью без «маскарада», но вполне безрезультатно. Извозчик-хозяин боится, не доверяет и ничего не говорит, извозчик-рабочий не умеет ничего рассказать по своей неразвитости, близкой к дикости, а извозчичьи притоны скрывают всё при первом появлении свежего человека. Оставалось сделать одно — превратиться на неделю самому в извозчика, что я и сделал. Достал лошадь, дрожки, армяк, шляпу, кушак, нарядился, сел на козлы и поехал. Сажал седоков, стоял на углах, пил чай в трактирах: «Персия», «Батум», «Кавказ», «Венеция», «Крым» и т. д.; требовал селянки, закуски, завязывал разговоры, знакомства, спорил с городовыми, дворниками, чуть-чуть не попал в участок, получил по своему адресу немало ругательных эпитетов; посетил несколько извозчичьих общежитий, познакомился с хозяевами, узнал разные «пружины» промысла и т. д., и т. д.

Но позвольте рассказать все по порядку.

Сначала я хотел дать «дневник извозчика», т. е. описать свои путешествия шаг за шагом, но такой порядок был бы несколько скучен: во первых, по обилию излишних, малоинтересных подробностей: а во вторых, потому, что мне пришлось делать много повторных визитов; например, приезжаешь в трактир невовремя, когда никого нет, никакой «картины», поворачиваешь оглобли и приезжаешь в другой раз. Поэтому я постараюсь при возможной краткости дать изложение наиболее характерных сторон быта и условий жизни петербургского «желтоглазого гужееда»…

Было 10 часов вечера 17-го июня 1893 года, когда я первый раз выехал на козлах. Но читателям, быть может, будет не безынтересно узнать, каким образом я добыл закладку. Вот как. Сначала я хотел просто поступить к одному из хозяев работником; достал русские сапоги, рубаху, штаны, фуражку и прихожу на Обводный канал. У хозяина 80 закладок; мужичонка неграмотный, весь заплывший жиром, грубый до невозможности. Встретил на дворе. Я скинул фуражку, говорю… Ни звука… Простоял без фуражки с час, опять повторил просьбу:

— Ты из каких? — произнесла туша, не поворачивая головы.

— Калужский. (Огромное большинство извозчиков из трёх уездов Калужской губернии).

— Ездил?

— Ездил.

— У кого?

— На своей…

— Пропил?

— Я не пью…

— Поди вымой шарабан…

— Это зачем же?

— А вот посмотрю, как ты действуешь…

— Сначала подрядите, хозяин…

— Дурак, а ещё в извозчики просишься! Кого я рядить буду, коли не знаю, что ты умеешь? Ну, скажи, где Сукин переулок[47]?

— Не знаю…

— Ну, так убирайся со двора. Какой ты извозчик? Заводи опять свою закладку; нам таких работников не надо…

Видя, что в работники мне не поступить, я отправился к другому хозяину уже «барином». Сторговал полную закладку с лошадью посуточно, но без работника, сказав, что у меня свой кучер есть. Сошлись в цене, и в назначенный день лошадь была подана ко мне на двор. Я перерядился и выехал…

Вечер был дивный, в воздухе приятная прохлада после вчерашнего ливня, а на душе… на душе у меня точно кошки скребли. Как только я поехал по улице на извозчичьих козлах, я сразу почувствовал себя лишённым почти всех прав состояния! Я не смею сойти с козел, под страхом наказания; не смею зайти, куда бы хотел, потому что везде меня, как парию, выгонят в шею. Дворники, городовой, каждый прохожий — все моё «начальство», которое мне приказывает, величаво покрикивает на меня, иногда ругает, всегда говорит «ты» и, чего доброго, накладёт по шее. На всём пространстве великой столицы у меня, как извозчика, нет никого, кто бы обратился ко мне по-человечески, не говоря уже о какой-либо ласке или уважении. С козел я могу сойти только в… извозчичьем трактире, но и там для нас почему-то «чёрная», т. е. отвратительно грязная половина, точно извозчику непременно нужна грязь. Не только в чистый трактир меня не пустят, но и в извозчичьем трактире не пустят на чистую половину.

— Не к рылу, — говорит половой.

«Рыло»! У извозчика не лицо, а рыло, потому что он и не человек, а извозчик.

— На угол Невского и Морской пятиалтынный! — раздалось над моим ухом.

Я обернулся, какой-то военный.

— Пожалуйте!

Седок вскочили в дрожки, а я задёргал вожжами. Лошадёнка неважная.