Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

— Погоняй, извозчик! — раздаётся за моей спиной.

Я стегнул и «занукал». А самому так и кажется, что получу сейчас в спину тумака. Вспомнилось, как я тоже также кричал однажды на извозчика, который тащил шагом и потеряв терпение ткнул его палкой в спину; смотрю после, а извозчик-мальчишка горько плачет, я попали ему верно в спинной хребет. Обыкновенно мы и не замечаем, кто сидит на козлах, «извозчик» нечто бездушное, нарицательное.

Вот и Морская.

— Налево к подъезду.

— Тпру!..

— Но!..

Мне как-то ужасно неловко было протягивать руку.

— Ha же, тебе говорят, — закричал седок и я, инстинктивно протянув руку, почувствовал в ней монету.

Философствовать по поводу «подачки» мне не пришлось, потому что с середины улицы раздалось повелительное:

— Отъезжай прочь!

Обернувшись, я увидел величественную фигуру моего высшего начальника — городового, который сердито делал жест рукой, пояснивший его приказание. Я поспешно задёргал вожжами и уронил свой пятиалтынный… Доставать было невозможно, пришлось бы возиться, искать, а тут, чего доброго, «номер запишет» и плати штраф 2–3 рубля. Свернул на Морскую и «причалил» к берегу, но сейчас же послышалось грозное «прочь!». Дворник с бляхой на груди бежал уже от ворот ко мне, махая руками. Раньше я как-то не замечал дворников и не обращал даже внимания на то, что они «при цепях», а тут фигура моего «непосредственного начальства» предстала предо мной во всём величии. Ведь он может почти распорядиться моей судьбой: отправить в часть, записать номер и т. д.

«Путаться» с седоками по улицам мне в первый день было некогда. Пробило уж 11-ть. Надо ехать скорее в извозчичий «Дюссо»[48], знаменитый, многопрославленный «Батум», где торговля разрешена до 12-ти часов вечера. Оставалось меньше часа, я приударил лошадёнку и покатил на Загородный проспект.

— Ты куда, чай пить? — окликнул меня на Гороховой порожний извозчик.

— В «Батум», — ответил я.

— Пойдём вместе в Эртелев[49], там наши все собираются.

— Нет, мне в «Батум» надоть.

— Ну, пойдём в «Батум».

Мой коллега поравнялся с моей закладкой и ахнул.

— Да что это ты! Аль в больнице был?

Я не сообразил, чего он так удивился.

— А что?

— Как что, кто же это тебя обрил? Так ведь ездить нельзя, какой же это извозчик бритый!

В самом деле, все извозчики в Петербурге носят длинные, прядями висящие волосы с подбритым затылком. В жаркие дни эти пряди увеличивают только тягость извозчичьей работы, а в обыкновенное время разводят мириадами насекомых. Я не ошибусь, если скажу, что у каждого извозчика на голове столько же «обитателей», сколько волос, и если бы «пряди» приказано было остричь, то многие миллиарды «жизней» оказались бы загубленными.

Вот и «Батум»… Что за оказия?!.. Мне приходилось как-то раньше завернуть в «Батум» и я нашёл, что это чистенький трактирчик, средней руки, с очень приличным садиком и порядочным буфетом. Я не мог и предположить, что это «Извозчичий Дюссо», потому что не только там не было никаких извозчиков, но, напротив, публика всё чистая, степенная… Увы, оказалось, что раньше я попадал в «Батум» с улицы, а теперь мы въехали во двор…

На пространной площадке, уставленной козлами, стояло уже десятка три-четыре извозчичьих закладок. Лошади жевали, туча голубей ворковала… Мир и тишина царили на дворе… Среди пролёток ходил рослый мужичок и заботливо посматривал на закладки; здесь он прятал кожу с сиденья дрожек, там поправлять торбу у лошади, а, завидев нас при въезде во двор, пошёл навстречу.

Вот первый, последний и единственный раз, когда я, как извозчик, встретил радушный приём и человеческое отношение! Здесь я почувствовал себя гостем, равным в правах, почти как дома, без всякого «начальнического» ко мне отношения. Мужичок этот, по имени Сергей, с открытым, добродушным, сильно загорелым лицом, протянул мне свою мозолистую руку и спросил:

— Новичок?

— Новичок, — ответил я, — второй день езжу.

— На своей?

— Нет, у хозяина.

— Давай, земляк, сюда, здесь свободнее. Постой, я тебе помогу, вот так; кожи есть? Надо спрятать, а то, случается, таскают извозчики друг у друга, есть ведь озорники.

Сергей уставил мою закладку, сам разнуздал лошадь, привязал её к козлам, и мы с попутным извозчиком пошли чай пить.

Никогда не забыть мне этого «антре»[50]! После я попривык к притонам и входил даже развязно, но первый раз меня так ошеломило, что я закачался как пьяный. Нельзя ни за что поверить, чтобы чистенький и приличный «с улицы» трактир в доме миллионера Целибеева[51] мог иметь такую ужасную обстановку «со двора»!

По удушливой, смрадной лестнице мы попали в самый «Дюссо»…

Вот какая картина развернулась передо мною:

Анфилада комнат, окутанных густой махорочной синевой[52]. Все комнаты переполнены извозчиками, расположившимися вокруг столов, так что почти нет проходов. На первом плане плита с кипящими сковородками и чайниками. В центре бильярд, около которого ходят с киями пьяные уже извозчики. Гул от говора десятка голосов покрывает отдельные крики:

— Пару пива!

— Косушку на двоих.

— За семь чаю!

— Четвёрку в угол…

— Режу в среднюю!

— Селянку[53] за пятнадцать…