Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Я стал ближе присматриваться к своим коллегам и прислушиваться к их разговорам… Поразительно мало похожи извозчики на людей! Как и почему вырабатывается такой тип чего-то среднего между скотом и человеком, мы увидим ниже, но положительно извозчика нельзя считать настоящим человеком. Судите сами: в этой обстановке, где у нормального человека спирает дыхание и тошнит от отвращения, извозчик чувствует себя как рыба в воде, доволен и счастлив; его руки, лицо покрыты толстым слоем грязи и пыли, образовавшим твёрдую кору, которую он по утрам только обмачивает водой, отнюдь не употребляя мыла; даже раз в месяц или ещё реже бывая в бане, он не решается отскабливать свою грязь, боясь с ней расстаться. Стоит извозчику открыть рот, как он извергнет отборную площадную ругань, без всякой злобы или сердца, без нужды, просто по привычке, шутя, любя, даже из ласки. Неудивительно, что когда седок или «начальство» ругает извозчика, то он и ухом не ведёт, точно это не касается вовсе его.

Далее: потребности извозчика ограничены в такой степени, что не всякое животное могло бы существовать в подобной обстановке; от 16 до 19 часов он «ездит», т. е. сидит на козлах и в трактирах; остальные 5–8 часов спит, не раздеваясь «дома», т. е. ткнувшись где-либо на сеновале, на полу и т. п. Извозчик не знает храма Божия, даже в Светлую заутреню; не знает другого отдыха, кроме «Батума» или «Персии», не имеет «своего» угла, даже своей кровати. Извозчик так зарос грязью и вонью, что он ко всему не чувствителен и не признаёт ни жары, ни холода, не знает ни простуды, ни заразы; от него всё — как горох об стену…

Лошадь, например, день ездит, а другой стоит; извозчик же ездит все 365 дней и в праздники должен ещё больше ездить, потому что должен больше привезти выручки…

Питание извозчика заставляет только удивляться прочности и крепости его желудка. Вот мой коллега выпил косушку, облизался селянкой и так благодушно смотрит на меня:

— Ну, стриженый, выпьем что ли ещё баночку?

— Да право я не пью…

— Полно, нынче курица пьёт…

— Коли не пью, не могу, что ж делать!

— А я выпью ещё баночку…

— Пей…

— Эй, услужающий!

Подбежал мальчик-ребёнок, на вид лет 10–11; умненькое личико «парнишки» было бледно, с синими кругами под глазами… Несчастные эти дети в «ученье» на извозчичьих половинах трактиров! Хорошую науку и школу они пройдут, бегая среди этих столов ежедневно с 7 часов утра до 12 часов ночи (семнадцать часов).

— Тащи живо ещё такую! — приказал мой коллега, давая ему косушку.

— А закусить что?

— Хлебца… Мигом!

— Ты у кого работаешь? — завязал я разговор.

Он назвал.

— Хороший хозяин?

— Ни-че-го. Наш-то ещё ни-че-го, у других куда хуже.

— А что?

— Да вон С — ъ, тот вечером хлеб запирает, у него, вишь, 80 рабочих, так много хлеба идёт…

— Как запирает?

— Как, как?! Что ты маленький, что ли! Замком запирает.

После я узнал, в чём дело.

Извозчики живут у хозяев на их харчах, получая 8 руб. в месяц жалованья и, конечно, квартиру, т. е. право ткнуться после езды где-нибудь «соснуть». Харчи состоят из щей или похлёбки, получаемой извозчиками утром перед выездом; затем, возвращаясь ночью, некоторые находят хлеб «незапертым» и закусывают краюхой на сон грядущий, большинство же хозяев запирают хлеб, и извозчики должны ложиться голодными. Это их больше всего обижает! Они не претендуют на то, что им не полагается ни кроватей, ни белья, ни ящика для вещей (и вещей-то у них никаких нет), ни отдыха или смены, а вот «хлеб запирают» — это обидно!

— У вашего сколько закладок? — начал опять я прервавшейся было разговор.

— Сорок залишком[54].

— А ночных?

— Десяток. Да ты что любопытствуешь? Поездишь — сам узнаешь.

После второй косушки коллега мой стал совсем неразговорчив; и без того не красноречивый, он стал говорить с такими «прибавлениями», от которых хоть уши затыкай.

— Пора ехать, — поднялся я.

— А чаю что ж ты, так и не пил?

— Не хочется.

— Не-хо-чет-ся! — передразнил он. — Уж ты и извозчик, одно слово, мораль одна!

— Ладно, не ругайся, я за все заплачу здесь.

— За все?! Да ведь ты ничего не пил, не ел.

— Сочтёмся…

— Ой, что-то ты извозчик сомнительный какой-то: и стриженный, и руки не как у всех…

— Да много ли я езжу?

— Слышь, стриженный! Не моги! Ежели ты свару устроишь, не быть тебе живому!

— Ты, кажется, совсем пьян?

— Знаем, знаем, я уж видел, что ты…

— Брось ругаться, поедем.

— Нелю-бишь! Вот кабы у нас в Эртелевом чай пили, я бы тебя пощупал, что ты за извозчик такой есть.

— А тебе что?

— Как что! Нешто приятно будет свара.

Я заплатил 42 копейки слуге, и под предлогом «лошадь посмотреть» заблагорассудил удрать подобру-поздорову.

«Свара» было для меня новое слово. Только после своего интервью я узнал, что «свара» на жаргоне извозчиков означает полицейскую тревогу, обыск, протокол и всё прочее. Например, есть извозчичьи трактиры без крепких напитков, торгующие всю ночь, где в чайниках вместо кипятку подают 40-градусную «воду»… Делается это под великим секретом и только подаётся испытанным старым извозчикам, но иногда слухи доходят до полиции и делается «свара»…