Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Каждый лихач имеет своих постоянных «гостей» и знает все их интрижки; знает кто, куда и когда ездит с своими дамами; чужие жены с «пижонами», а солидные супруги с феями. Лихач знает — когда «подать», где «подождать» и куда «доставить»; знает сколько сынок «выбирает» по субботам из тятенькиной выручки или приказчик сколько спустил за голенище хозяйской кассы. Некоторые лихачи идут далее и оказывают своим седокам существенные услуги по части знакомства и сокрытия концов в воду; они при случае могут достать деньжонок, оказать кредита.

Нечего и говорить, что лихачи отлично работают, (хотя иногда стоят без почину 3–4 дня), и наживают чуть не состояния. Например, рассказывают про одного «пижона», который спустил около 200 тысяч рублей в одно лето, при постоянном посредничестве лихача Максима. Пижон теперь нищенствует, а лихач величается «Максим Митрич» и имеет 40 закладок. Другой лихач Терентий со времён Зингера[63] сделался «хозяином», состоя поставщиком обоих сыновей знаменитого банкира. Он и теперь поминает «Антона Антоновича», сидящего уже 4 года в доме предварительного заключения.

И вдруг в это гнездо извозчичьей аристократии вздумал залезть какой-то желтоглазый, ссылающийся на своё «право», как будто у извозчика есть какое-то «право» и какой-либо путь доказать это право!

На самом деле смешно, и резкий хохот лихачей долго звенел у меня в ушах.

4

Довольно-таки безобразную картину представляет Невский проспект ночью, с высоты извозчичьих козел! Остановившись против Гостиного двора, я стал наблюдать. Было совсем светло… Народ двигался беспрерывной волной, но что это за народ?! Почти исключительно «отравленные», с бессмысленными взорами, нетвёрдыми шагами, дикими выходками, неприличными телодвижениями, непристойными окликами… Поминутно столкновения, препирательства, брань, ругань… «Отравленные» не отдают себе отчёта в том, что делают. Один сбивает палкой шапки с извозчиков и дворников, а если выходит препирательство, лезет в карман за мелочью. Другой хватает встречных дам и говорит плоскости, третий пишет зигзаги по панели и бормочет мотив из «Анго[64]». Вот идёт бывший товарищ старшины одного сословия, человек лет за 60, совершенно пьяный, две девицы в красных кофточках и шляпах-фурор ведут его под руки.

— Извозчик, на Знаменскую!

— Проходите, — отвечаю.

— Ах, ты… (непечатная брань).

Вот гласный Думы, даже оратор, с глазами осовевшими беседует с девицей под вуалью и с длиннейшим шлейфом.

Разговор начинается шёпотом, девица берёт гласного под руку и идут ко мне.

— Проходите, проходите, не поеду…

Шагает репортёр Р — ъ, догоняет кого-то. Я его окликнул. Обернулся, посмотрел и хочет идти дальше.

— Да подойдите сюда, — кричу я с козел.

Подошёл и не сразу узнал. Поговорили, посмеялись… Два франта захохотали, увидав, как «цилиндр извозчику руку подаёт».

— Вот так барин, а ещё в цилиндре, — гогочут франты, указывая палками на Р — ва.

Число «девиц» велико и не меньше разгуливает их «спутников» в виде сутенёров.

Устраивается охота за пьяными и полупьяными мужчинами, выходящими из ресторанов Лейнера, Лежена[65], Пассажа[66] и др. Девицы сговариваются с сутенёрами на счёт «охоты» и берут в соучастники извозчиков. Ко мне, например, подошли две павы со шлейфами и сделали такое приблизительно предложение:

— Ты нас катай по Невскому проспекту. Если к нам пристанут кавалеры и мы пересядем к ним в экипаж, то тебе скажем заплатить полтора рубля, будто ты нас из «Аркадии[67]» везёшь. А если никто не пристанет, ничего не получишь — все равно так ведь стоишь.

Этот «заговор» девиц с извозчиками против «замарьяженных», очевидно, весьма распространён, потому что по Невскому проспекту катается немало таких заговорщиков.

Уже солнышко появилось на горизонте и осенило своими лучами «пьяный» Невский. В окнах ресторанов свет горящих ещё ламп встретился с лучами солнца. На утреннюю прохладу начавшегося дня несутся из раскрытых окон голоса опьяневших посетителей, звуки органов и винно-табачные клубы, отравляющие воздух. Тошно и противно смотреть на эту картину бесшабашного, безрассудного и безобразного разгула, уменьшающего здоровье, силы людей, истребляющего деньги и превращающего человека в скота! С каждым часом приближающегося дня, картина становится полнее: девицы делаются все решительнее и нахальнее, прямо хватая проходящих «отравленных». «Отравленные» чувствуют себя все хуже и хуже, некоторые растягиваются на панели, другие садятся на тумбы, ступеньки подъездов… Костюмы растерзанные, шляпы измятые, ноги в грязи, физиономии измученные, страдальческие, хотя стараются делать улыбку, чувствовать веселье, удовольствие… Ведь не по обязанности же они напились и дежурят теперь на панели?!