Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Прощая своим детям всевозможные шалости, и почти не обращая внимания на их нравственность, отец и мать, между тем, очень строго взыскивают с них за всякий, хотя бы и маленький ущерб. Разбить, разорвать, потерять, а также купить какие-нибудь игрушки, книжки, картинки и тому подобное, — спаси Бог.

— Лучше эти деньги пролакомить, — говорит мать, — чем тратить на такие пустяки: по крайней мере, знаешь, что сладко съел.

В заключение нужно сказать, что эти дети очень вздорны и редко пройдёт час, чтобы они не поссорились между собой, не подрались, или не жаловались друг на друга. Но это не их вина.

5

Племянник Степаныча Мамон Ястребов, короче называвшийся Мамоном, приехал из деревни лет семь тому назад. В то время ему было около семнадцати лет. Несмотря на то, что половина его лица покрыта большим чёрным пятном, поросшим щетиною, он не безобразен и притом не глуп. Сначала он поступил было в типографию, но потом дядя отсоветовал ему жить на месте.

— Что там, велико ли жалованье — восемнадцать рублей в месяц, — говорил он, — лучше будешь торговать старьём в рынке, так больше достанешь.

Мамон бросил работу; но и торговать не пошёл. Он сделался не по одному имени Мамоном, а настоящим, то есть, брюхом.

Вместо торговли, он, проживая у дяди на квартире, знакомился с вяземскими промышленниками, учился у них разным проделкам, играть в карты в орлянку и на биллиарде, и впоследствии сделался самым завзятым игроком Вяземского дома.

Иногда дядя посылал его в рынок продавать какие-нибудь случайно купленные, выменянные, или оставленные в закладе вещи: но торговля его была неудачна: он редко приносил сполна вырученные деньги, и дядя перестал его посылать. Но Степаныч терпел его, а хозяйка любила. Он для них был человек нужный. В случае какой-нибудь неурядицы, нарушения порядка в квартире, т. е. чересчур опасной драки, грозящей уголовщиной или оскорбления хозяина, Мамон, как здоровый и сильный парень, являлся усердным помощником старику. Рука у него была хлёсткая, и все побаивались его, а те, кому доставалось испытать на себе его силу, вероятно, и теперь ещё вспоминают его.

Мамону жилось хорошо: квартира готовая, хлеб-соль готовые, водка — тоже, а работы никакой; жильцы совершенно справедливо говорили: «здесь только живётся хорошо — коту, да Мамону».

Мамон обладал какою-то страстью споить, обыграть, если придётся, то подчас и обобрать. Он находил в этом особенное удовольствие и иногда не жалел своих денег, лишь бы только втравить человека, а потом похвалиться тем, что тот через него пропился или проигрался. Он был хотя и не настоящий шулер, но в квартире своей играл наверняка, будучи убеждён, что здесь, если и заметят его плутни, то для него не выйдет ничего неприятного. Впрочем, его проделки всё-таки оказались для него гибельными. В августе прошлого года, пойманный в шулерстве во дворе нашего дома, Мамон был до того сильно избит, что в скором времени слёг в больницу и через три месяца отдал Богу душу.

И не один Мамон Ястребов, но и многие здесь, но дожив своего века, отправились на тот свет.

6

Напрасно было бы описывать всех жильцов Степаныча, но о некоторых из них нельзя не упомянуть.

В углу задней каморки, т. е. в отделении для сожительствующих помещается отставной канонир Пётр Фёдоров Собакин со своей возлюбленной Марьею Хомовой.

Последняя — вдова городового, женщина довольно пожилая, имеет троих детей, которые помещены в каком-то благотворительном заведении. Она отлично умеет «подстреливать», т. е. просить милостыню на умирающего мужа и полунагих голодных детей… Она стреляет на улице на ходу и по квартирам, и каждый раз приносит домой какое-нибудь мужское, женское или детское бельё и рубля полтора или два денег. Часть денег они пропивают вместе с Собакиным, а остальные он или отнимает у неё насильно, или крадёт у сонной.

Сам Собакин гораздо интереснее. Он ещё не очень стар — ему теперь сорок два или три года — и вполне здоров; но он уже с семьдесят шестого года в чистой отставке.

Собакин уроженец Тверской губернии, Ржевского уезда. В солдаты он был сдан в семьдесят втором году и из его формулярного списка видно, что он неизвестно почему беспрестанно был переводим из бригады в бригаду, из батареи в батарею, пока, наконец, не попал в Бобруйскую крепость в исправительные роты за то, как он говорит, что с компанией пьяных товарищей сбросил офицера в реку.

Побыв полтора года в исправительных ротах, Собакин был освобождён и зачислен опять на службу, но тут он заболел и попал в Киевский военный госпиталь.

В госпитале ему пришла мысль совсем отделаться от службы. Он начал развивать в себе болезни и притворяться, и, наконец, пролежав с лишком полгода, признан был неизлечимо больным и уволен в отставку.