Непокаянный (СИ)

— Ой, точно, — и совершенно по-скриппсовски чешет затылок. — Извините, это я того… не подумал, — он неуверенно протягивает для пожатия руку: — Приятно, э… познакомиться.

— Очень приятно, — подтверждает Дэвид, пожимая руки ему и протянувшей после него Лизз.

— Действительно воспитанные, — вполголоса говорит он Скриппсу.

— Погоди, это они ещё не освоились, — усмехается тот.

***

Осваиваются они быстро. Слишком быстро, по мнению Дональда. Пока Дэвид моет руки и помогает накрывать на стол к чаю, он чуть подробнее рассказывает о своём финальном собеседовании и об условиях договора. В это время дети помалкивают и переглядываются друг с другом, когда не понимают, о чём речь. Но когда они садятся за стол, Лиззи сразу же начинает расспросы:

— А о чём это вы говорили?

— Это я на работу устроился.

— А вы раньше совсем не работали?

— Работал, конечно же, только в Шеффилде.

— А вы кто по профессии?

— Я учитель.

— Учитель? — изумляется Лизз.

— Учитель? — вторит ей заинтересованный Генри. — А что вы учите?

— Не что, а чему, — встревает Лиззи. — И вы не похожи на учителя.

Познер смеётся и выуживает из нагрудного кармана очки:

— А так?

— Так получше, — великодушно соглашается она.

— Я преподаю историю.

— L’histoire est ennuyeux! * — громко шепчет Лиззи брату.

Дональд ухмыляется, предвкушая веселье.

— Triste d’entendre cela, jeune fille, parce que l’histoire est la science au sujet de l’avenir, ** — с безупречным произношением отвечает ей Познер. Лиззи краснеет, а Генри даже рот забывает закрыть от изумления:

— Вы и французский знаете?

— Мы с вашим папой получили очень хорошее образование.

— Так вы же наверное и дядю Стю тогда знаете? — внезапно складывает в уме факты Лизз. — Ну, они же тоже вместе учились, — поясняет она не сразу сообразившему Генри.

— «Дядя Стю»? — переспрашивает Дэвид у Дональда, и выражение его лица — очень сложная смесь умиления и ехидства. — Да, я знаю дядю Стю.

— Это здорово! Значит, теперь вы и с ним будете чаще встречаться, у нас на праздниках!

Повисает неловкое молчание, Дональд судорожно соображает, как ей объяснить, Дэвид кусает губы, а Лиззи хмурится, глядя на них по очереди, и поясняет:

— Ну, он к нам ведь всегда приходит, на Рождество, и нас с днём рождения поздравляет… Ой, вы что, с ним поссорились?

— Если… — начинает Дональд, и ему приходится откашляться, чтобы продолжить, — если мама мне разрешит приходить к вам на праздники, это будет уже большая удача. Ты же помнишь, что она сердится на меня. А Дэвиду она не разрешит.

— А я её попрошу…

— Я не знаю, не рассердит ли это её ещё больше.

— Ммм… ну да, я забыла, что… ой, надо это, как его… сменить тему, да?

— Очень вкусное печенье, — совершенно серьёзно замечает Генри.

Поз качает головой и усмехается:

— Нет, вы всё-таки потрясающе воспитанные дети. Помогите нам убрать со стола?

***

После чая они садятся играть в скраббл — точнее, устраиваются на полу, кто сидя, кто лежа. Познер немножко поддаётся, Лиззи вертится, прыгает и восклицает, а Генри по обыкновению тихой сапой её обыгрывает, успевая поразить Дэвида своим словарным запасом. Беседой по-прежнему заправляет Лиззи, и Дону немного жалко Познера (несколько раз за вечер он краснеет, как рак), но в то же время очень интересно наблюдать за их взаимодействием. Видно, что Дэвид привык иметь дело с детьми постарше, но его отношение к ним Дону очень и очень импонирует: даже покраснев, Поз отвечает неизменно спокойно, искренне и по существу, и что немаловажно — без лишних подробностей. «Necessariam et sufficientem», *** сказала бы… хм, могла бы сказать Ханна, если бы речь шла не о Познере.

— Дядя Дэвид, а вы правда еврей? Моззи, у нас в классе, тоже еврей, и мальчишки говорят, что у него какой-то не такой пенис. А я не верю, что это зависит от национальности: например, лопоухие уши же не зависят, почему пенис должен зависеть?

— Да, Лиззи, я правда еврей, — отвечает тот, изо всех сил стараясь не рассмеяться, и, к восхищению ужаснувшегося было Дональда, этого простого ответа оказывается достаточно. Но не надолго.

— А вы прямо здесь живёте? А где вы спите? — продолжает Лиззи свой допрос. Генри молчит, но видно, как он внимательно слушает.

— В спальне, конечно же, — пожимает плечами Дэвид.

— Но там же одна кровать.

— А мы её поделили. Подушки-то две.

— Но ведь это получается как мама с папой спали. А так нельзя.

— А почему нельзя? — вмешивается Дон.

— Ну как… Ну это просто… не по-христиански? Мама говорит, что это грех.

— Так я же еврей, ты забыла? — Дэвид уже хватается за соломинки.

— Что-то я не думаю, что у евреев сильно грехи отличаются.

Познер даже теряется от такой проницательности.

— Ты в кого такая умная?

— В маму, — нахально заявляет Лиззи (Дональд прекрасно знает, что она считает их с Ханной одинаково умными) и со смехом добавляет: — а красивая в папу.

Скриппс хохочет, ему нравится здоровая ирония, развивающаяся у дочери в вопросах красоты. Познер фыркает:

— Ты ему льстишь. И вообще, хватит уже вязаться к нашей личной жизни.

— Мм, ну ладно. Я же просто разобраться хочу.

— Это хорошо — хотеть разобраться, — вздыхает он. — Просто я смущаюсь от этого.