Непокорные

Заснеженные поля были зелеными и белыми. Из дымохода в небо поднялась темная струйка дыма. Я видела, как открылась дверь и вышел Джон. По пути к хлеву в тени фермера двигалась небольшая фигура, и я поняла, что это Дэниел Киркби. Я совсем забыла, что по утрам он иногда приходит помогать Джону. Теперь у меня будет свидетель. Но в тот момент я не знала, что меня ждет, и мне было все равно. Мне было все равно, даже если весь мир увидел бы, что я собиралась сделать.

Джон открыл хлев, и коровы вышли наружу. Они уже были недовольны – им не нравилась теснота хлева, но и не нравился зимний воздух, больно обжигавший их бока. Я наблюдала, как покачиваются их хвосты, как вздрагивают бока, как блестит шкура под солнцем.

Время пришло.

Рассекая крыльями воздух, ворона взлетела с моего плеча. Я чувствовала заледеневший ствол под собой, но одновременно ощущала, как пел ветер под крыльями вороны, когда она спикировала вниз на поле. Я видела, как закатываются глаза у коров, как страх собирается в пене у их ноздрей. Когда ворона пролетала рядом, их копыта топтали стылую землю, а ворона все кружилась и кружилась вокруг, раззадоривая их клювом и когтями, будто подбрасывая веточки в огонь.

Я видела все это вблизи: выступивший пот на боках, закатившиеся глаза, лицо Джона перед тем, как его настигла смерть. И я видела это издалека: золотые всполохи мечущихся в панике коров, распростертое тело под их копытами. Поля – зеленые, белые и красные.

И вот все закончилось. Вернулась утренняя тишина, и мне стало слышно, как задыхается от шока Дэниел Киркби, как тихо булькает кровь Джона, вытекая на снег. Ворона вернулась к своим подругам, едва глянув на меня. Я быстро спустилась вниз, как раз чтобы услышать скрип открывающейся двери хозяйского дома и крик Грейс.

Я побежала на этот крик; ботинки скользили по мерзлой траве, но вскоре я оказалась достаточно близко, чтобы ощутить запах тела. Сладковато-мясной запах крови, кишок и других внутренностей, которые не предполагается выставлять напоказ. Половина лица превратилась в кровавое месиво. Я набросила на тело свой плащ, чтобы защитить Грейс от этого зрелища. Добежав до хозяйского дома, я увидела, что она упала на колени и кричит, снова и снова. Дэниел Киркби стоял в стороне, зажав кулаками глаза, как будто хотел выдавить из них то, что они успели увидеть.

Я сказала ему привести доктора, и он побежал в деревню. Я подошла к Грейс. Ее дыхание отдавало кислым, и я увидела, что ее стошнило прямо на платье. Я убрала коричневый мазок с ее щеки и притянула ее к себе.

– Все кончено, – сказала я и потянула ее в дом. – Его больше нет.

Ее трясло, кожа приобрела серый оттенок. Я усадила ее за стол и принялась заваривать чай, чтобы успокоить ее. Огонь погас, и вода закипала целую вечность. Как только первые пузырьки стали всплывать на поверхность, я наклонилась над котелком, вдыхая пар, как будто он мог очистить меня от моих грехов.

Сделав чай, я села за стол рядом с Грейс. Она не притронулась к чашке. Ее глаза смотрели прямо перед собой, будто она все еще была в поле и смотрела на тело. Я просто положила свою руку на стол. Немного погодя, она накрыла мою руку своей. Рукав ее платья задрался, и я увидела на запястье синяки, фиолетовые, будто сливы.

Так мы и сидели, пока Дэниел Киркби не вернулся вместе с доктором Смитсоном: ее потная рука на моей холодной.

Итак, я записала все, как и обещала. Всю правду. Пусть те, кто прочитает это, когда меня не станет, сами решают, виновна я или нет. Было ли это убийством или справедливым судом. А до того я запру эти слова в бюро и буду держать ключ на шее. Чтобы они не попали в плохие руки.

Вчера в коттедж приходил Адам Бейнбридж и принес завернутую в муслин баранью ногу. Я пригласила его войти и попросила его дать мне кое-что еще. Не имя, и не любовь. Хотя бы в этом отношении я все-таки помнила наставления мамы.

Он был нежен, но я боялась. Когда мое тело открылось, чтобы принять его семя, я закрыла глаза и, чтобы отвлечься, подумала о своей подруге Грейс. О том, как ее рука сжимала мою, когда мы бегали по холмам тем последним летом нашей невинности. О том, как ее рыжие волосы разметались по моему тюфяку, о том, как она пахла, – молоком и салом. И об облегчении, отразившемся на ее лице, когда меня оправдали.

Когда все закончилось, я свернулась калачиком, гадая, все ли получилось и расцветает ли уже во мне ребенок. Я решила, что назову ее как свою подругу.

После суда я не видела Грейс. Я не знаю, как она и когда я увижу ее снова. Возможно, однажды она сможет без опаски навестить меня. И я без опаски смогу взять ее руки в свои, прикоснуться к ней и заключить в объятия, прямо как в детстве.

Но до тех пор я могу лишь вспоминать ее. Представлять, что она смотрит на то же самое голубое небо, что вижу сейчас я в своем окне. Что она чувствует ветерок на шее и вдыхает этот сладкий воздух. Свободная.

Свободная, как те вороны, что свили гнезда на платане, ожидая моего возвращения. Та, что с отметинами, теперь ест из моей руки, как она когда-то ела с руки у моей мамы.