Непонятый «Евгений Онегин»

В портрете пятой главы, как и в целом портрета «соседства», не слишком «повезло» молодежи. «Чмоканье» девиц, их прыганье в предвкушении бала и шептанье в уголке гостиной — вот, пожалуй, самые броские штрихи зарисовки. Седьмая глава компенсирует пробел.

Портрет «молодых граций» находится в прямом соседстве с портретом их стареющих мамаш и дряхлых бабушек. Некоторые детали контрастируют: «Взбивают кудри ей по моде» — «Всё тот же тюлевый чепец»; некоторые, различаясь количественно, обнаруживают единую природу: «С прикрасой легкой клеветы» — «Всё то же лжет Любовь Петровна». Не может быть тождества этих двух портретов, хотя и обнаруживается их связь. Но мы уже подготовлены к восприятию метаморфоз, которые происходят с «молодыми грациями», — Ларина тому пример. Проблемы «отцов и детей» здесь не возникает.

Общий ход в построении портрета московского дворянства — от индивидуальных зарисовок к обобщению. От конкретных Лариной и Алины к «хору» бабушек; затем к именам, которые в сущности никого не называют; затем к «молодым грациям», которые анонимны. Они не собраны в одном доме, а рассеяны по родственным домам, но везде одинаковы, почему и «собраны» в собирательном портрете. Наконец, авторская мысль идет к концентрированному, подчеркнутому обобщению:

Всё в них так бледно, равнодушно;
Они клевещут даже скучно;
В бесплодной сухости речей,
Расспросов, сплетен и вестей
Не вспыхнет мысли в целы сутки,
Хоть невзначай, хоть наобум;
Не улыбнется томный ум,
Не дрогнет сердце, хоть для шутки.
И даже глупости смешной
В тебе не встретишь, свет пустой.

В общей композиции «московского» портрета роль этой строфы существенна. Это итог наблюдений над весьма важной частью сложившихся здесь отношений, которые складываются на базе родственных отношений и которые близки уездным соседственным отношениям. Но обращение к свету в целом уже обозначает выход за эти пусть широкие, но ограниченные рамки. XLVIII строфа — одновременно кульминация, но и завязка новой темы, обобщение прежде дифференцированных деталей и суждений, которое будет подкреплено другими частными деталями.

Последующее развитие «московского» портрета — переключение внимания именно на те факты, которые выходят за сферу родственных отношений. Действие переносится на публику.

Этот портрет вначале намечается отдельными мазками: толпа «архивных юношей», с выделением «шута печального» (еще один оксюморон); старик в парике, замечающий Татьяну лишь потому, что видит возле нее Вяземского (Вяземский — единственное исключение из однородной по тону картины); дамы с ревнивыми лорнетами и модные знатоки «из лож и кресельных рядов». В черновом варианте Пушкин намечал другую линию — крупный успех Татьяны в этом обществе. Однако поэт переменил знак. Искренность, естественность Татьяны здесь не замечена, не принята. Беглые зарисовки московского светского общества приобретают резкий критический оттенок.

От легких штриховых заметок картина московского света быстро идет к уплотнению и завершению:

Ее привозят и в Собранье.
Там теснота, волненье, жар,
Музыки грохот, свеч блистанье,
Мельканье, вихорь быстрых пар,
Красавиц легкие уборы,
Людьми пестреющие хоры,
Невест обширный полукруг,
Всё чувства поражает вдруг.
Здесь кажут франты записные
Свое нахальство, свой жилет
И невнимательный лорнет.
Сюда гусары отпускные
Спешат явиться, прогреметь,
Блеснуть, пленить и улететь.

Это — вторая обобщенная строфа и окончательный итог «московского» портрета. Здесь есть уже найденные приемы художественного изображения, в то же время прием обновляется. В общем виде это вновь прием мозаики, когда общая картина складывается из крупных деталей. Но принцип детализации нов: индивидуализация здесь родовая, что ли. Все детали портрета обозначены множественным числом: красавицы, люди, невесты, франты, гусары (превосходно и сочетание множественного числа с единственным, разумеется, в обобщенно-собирательном значении — франты кажут нахальство, жилет, лорнет). В таком виде индивидуализация подчеркивает отсутствие индивидуальностей, а выявляет разве что стадность.