Непонятый «Евгений Онегин»

Композиционная структура отрывка довольно обычна: общая посылка («Петербург неугомонный / Уж барабаном пробужден») — и расчленение ее, детализация. Стилистическую природу этого отрывка хорошо показал С. Г. Бочаров («Поэтика Пушкина»): здесь неукрашенное, «голое» слово противостоит игривой, стилистически украшенной, прихотливой речи, рисующей Онегина. Простое слово как бы адекватно простой действительности.

Даже и такая картинка — об Онегине, но без Онегина:

И вы, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой,
И вас покинул мой Евгений.

Здесь ничего не показано, лишь приоткрыта завеса над стороной жизни героя, которую ни герой, ни автор не афишируют, но которая существенна — и попала в поле зрения автора как маленькое звено резких контрастов холодного столичного города.

Совместным восприятием автора и героя фиксируются детали пейзажа белой ночи на Неве, важнейшая из которых — плывущая лодка с певцами и рожочниками: в прекрасный пейзаж вливается народное искусство.

Интересна панорама Тверской, по которой несется возок Лариных. Здесь в калейдоскопе «живого» восприятия мелькают бабы, мальчишки, бухарцы, купцы, мужики, казаки, но совсем нет представителей аристократической публики (они пешими по улице не ходят); аристократия обнаруживает свое присутствие лишь косвенно, через неживую деталь: дворцы, львы на воротах, магазины моды (рифмуется — рифмой уравновешивается — с «огороды»).

Пушкин лишь отчасти использует восприятие героев как способ изображения объективной действительности, он от своего авторского имени набрасывает в своем романе широкую панораму русской жизни. Автор в «Евгении Онегине» воистину универсален. Именно автору, неуклонному спутнику своего героя, мы обязаны не только картинами жизни высшего общества, но и лаконичными, зато броскими зарисовками быта низших слоев Петербурга — извозчиков, хлебников, лакеев, кучеров, швейцаров. При этом поэт, отнюдь не скрывающий своего аристократического происхождения и ничуть не открещивающийся от него, в то же время нисколько кастово не ограничен и видит жизнь в различных ракурсах, в том числе снизу вверх, т. е. подчеркнуто демократически:

Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони…

Мал золотник, да дорог. Немного подробностей, но каждая выразительна. Как контрастирует внешне похожий жест у тех, кто в зале, и у тех, кто на морозе!

Заслуживает внимания, что восьмая глава, возвращающая действие в Петербург, полностью свободна от зарисовок «низкого» быта, встречающихся в главе первой. Единственная мелкая деталь, напоминающая об ином Петербурге: в числе крохотных услуг, которые Онегин счастлив оказать Татьяне, — «или раздвинет / Пред нею пестрый полк ливрей»; Онегин перед своей любимой смешивается в толпе лакеев. И это — все. Пушкину понадобилось вторично обратиться к изображению высшего света, причем новые краски куда более саркастичны, чем вначале. Но уже в первой главе на фоне аристократической столицы поэт показал трудовой Петербург. Эти два мира резко разобщены, промежуточные звенья, их связующие, опущены. Этот другой Петербург обозначен однажды, и обращаться к его дорисовке поэт не считает нужным: эти зарисовки эскизны, но отчетливы, они помнятся, они поэтичны, их эмоциональное восприятие не меняется. Больше того, отсутствие подобных зарисовок лишь подчеркивает холодную и чопорную отчужденность аристократического Петербурга: это ощущение драматизировано переживаниями Татьяны, рядом с которой нет ее няни — и нет человека, который заменил бы ее. Надо учесть и то, что восьмая глава густо насыщена сюжетными эпизодами.

Может даже сложиться впечатление, что, начав в первой главе с резких социальных контрастов в жизни столичного города, в «деревенских» главах Пушкин социальные контрасты, замечая их, тем не менее смягчает. Сам этот факт реален, он лишь требует своего объяснения. Дело, конечно же, не в ослаблении демократизма в позиции Пушкина, но в изменении ракурса восприятия. Уже вызревал вывод, что в «деревенских» главах усиливается общефилософский и общечеловеческий элемент восприятия. Перед лицом «вечной» природы и бесконечной череды поколений поэт активно мыслит категориями более широкими, чем категории социальные. Заслуга поэта тем значительнее, что именно в пору, когда идея народности обнаружила явственную тенденцию к расслоению на «национальное» и «демократическое», Пушкин, отдавая должное и этой тенденции, односторонне не увлекся ею, не отказался от идеи синтеза.

На природе