Непотопляемая Грета Джеймс

Она в обтягивающих черных джинсах и старой майке Metallica, и перед ней нет ничего, кроме пустого поля, но, как только она начинает играть, ее беспокойство постепенно рассеивается. Она всегда чувствует себя лучше с гитарой в руках, хотя на этот раз чуть быстрее, чем нужно, берет первые ноты «Пролога». Потом останавливается и поправляет наушники и педали.

– Это безусловный хит, – говорит Клео на обратной дороге в гримерку, и руководители студии – два белых парня в костюмах и кроссовках, чьи имена Грета никак не может запомнить, – улыбаются ее словам.

Пока Грету гримируют, Хоуи нервно вышагивает за ее креслом в накрахмаленной рубашке с воротничком на пуговицах, кажущейся неуместной среди неоновых топов и маек с портретами музыкантов. Но она знает: ему нравится такой образ. Хоуи очень хорош в своем деле и умеет прекрасно обращаться с излишне самоуверенными рок-звездами с раздутыми эго, хотя не слишком искушен в собирании по кусочкам чего-то разваливающегося на части. Но все же он работает с Гретой, его вера в нее непоколебима, даже в тех случаях, когда было бы понятным, а может, даже разумным усомниться в ней.

Гримерша отходит, чтобы взять другую подводку для глаз, и Хоуи низко наклоняется к Грете, так что их лица почти соприкасаются.

– Не смотри, – говорит он, – но я выяснил, кто пустил слух о тебе и Люке.

Грета видит в зеркале двух руководителей студии, ошивающихся у столика с едой. Один из них улыбается и берет пончик, и тут его взгляд скрещивается с ее взглядом.

– Я же сказал, чтобы ты не смотрела, – сердится Хоуи, но Грета не обращает на это внимания. До нее доходит смысл случившегося: им была нужна дополнительная реклама, история, которая отвлекла бы публику от ее возможного нового провала. Они думали, что одной ее музыки для этого недостаточно, что одной ее недостаточно. – Послушай, – продолжает Хоуи, – мы разберемся с этим позже. Поверь мне! А сейчас я просто хочу сказать… – И последние свои слова он шепчет ей на ухо: – Покажи им всем!

А потом подмигивает ее отражению в зеркале и с улыбкой уходит.

Тут возвращается гримерша, и Грета возводит глаза к потолку, пока та красит ей ресницы, а потом помощник в последний раз оглядывает ее сценический костюм – красное платье и черные ботинки, к ней присоединяются Атсуко и Нейт. Они направляются к сцене – фестиваль бьет разом по всем их органам чувств изобилием цвета и шума. Их сопровождает небольшая группа организаторов в наушниках и охранников в темных очках. Сердце Греты колотится так сильно, будто хочет спастись бегством.

Когда приходит время выходить на сцену, она останавливается за кулисами, а Атсуко и Нейт идут на свои места за инструментами. Они сидят в темноте и ждут ее, как и собравшаяся здесь толпа. Грета переступает с одной ноги на другую, и ритм первой песни – новой песни, песни, от которой так многое зависит, – уже пульсирует в ней.

Она думает о своем последнем злосчастном выступлении, воспоминание о котором все еще живо, лицу становится жарко, и его начинает покалывать. Она думает о той пустоте, которая обрушилась тогда туда, где только что была музыка; о том, как пространство вокруг заполнилось бормотанием, а затем ужасом; о том, как оцепенели ее руки и онемели губы. О тысячах камер, запечатлевающих момент, который, как дикий зверь, преследовал ее с того вечера.

Но потом кто-то подает ей гитару, и она, набросив на шею шнур, чувствует ее успокаивающую тяжесть и осознает, что это вовсе не было ее последним выступлением. Уже нет. Ее последнее выступление состоялось пару дней тому назад, когда она играла на укулеле перед сотнями пассажиров теплохода, совершающего круиз по Аляске, и сорвала бурные аплодисменты.

На сцене вспыхивает свет, он то красный, то зеленый, то синий, и Грета ощущает предвкушение толпы, словно это нечто живое. Она выходит на сцену, и публика приходит в неистовство, ее приветствуют так громко, что она дрожит, но не показывает этого, а идет к центру сцены, поднимает руку и стоит так – лицом к толпе, с расправленными плечами и вздернутым подбородком, – и музыканты у нее за спиной играют первые ноты песни, которую она никогда раньше не исполняла перед зрителями, песни, которую не слышал никто из присутствующих.

Начинает синтезатор, потом вступают ударные, темп нарастает одновременно с ревом толпы, энергия перемещается от нее на сцену и возвращается обратно, словно движется по замкнутому кругу, словно они здесь изобретают электричество, словно их общая цель – воспламенить эту чертову сцену.

В этот момент, когда она готова подхватить ритм и ее пальцы зависают над струнами – и ждут, ждут, – она оглядывает толпу, выискивая знакомое лицо, гадая, здесь ли он. И она видит его.

Он стоит перед сценой – спокойный островок посреди всеобщего движения, посреди прыгающих, танцующих, раскачивающихся людей. И он держит табличку, на которой написано «ПАПА ГРЕТЫ».