Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Князь Урусов жил в особняке. Лестница с мраморными львами по сторонам вела к массивной парадной двери, которую открывал богатырь–швейцар в ливрее. Пять раз до этого швейцар отвечал ему, что «их сиятельство изволят отсутствовать и велели зайти господину студенту через два дня».

В доме текла своя неторопливая жизнь, и лишь изредка в окнах мелькал кто–нибудь из прислуги. Только через час в широком венецианском окне особняка показалась высокая тощая фигура князя. Смидович быстро пересек улицу, распахнул двери урусовского особняка и, не обращая внимания на преградившего ему путь швейцара, стремительно вошел в вестибюль. С лестницы спускался Урусов.

— Князь! — крикнул Смидович. — Я пришел за деньгами, которые вы мне остались должны.

— Разве? — Урусов изобразил на лице притворное удивление.

— Я всего лишь студент и не намерен дарить деньги князьям!

— Весьма сожалею, но по финансовым вопросам я принимаю в конторе, господин студент.

— Как вам угодно, но я не уйду отсюда, пока мне не заплатят.

Узкие брови князя поползли вверх:

— Вот как, господин студент? В таком случае… — Он взял серебряный колокольчик и почти неслышно позвонил. Из боковой двери тотчас появился лакей. — Помогите этому господину, — Урусов взглядом показал на студента, — покинуть мой дом.

— Позор, князь! Я пожалуюсь инспектору студентов! — крикнул Смидович.

Нет, ему не было стыдно, что его вывели, а попросту говоря, выставили из дома. Не стыд, а жгучая ненависть к помещику вспыхнула в его душе. Богач, владевший землями в нескольких губерниях России, не пожелал заплатить ему мизерного гонорара! Он сталкивался с такими же собственниками и в своей родной Туле: с фабрикантами братьями Тепловыми, заставлявшими лудильщиков и слесарей по шестнадцать часов не разгибая спины делать знаменитые на всю Россию самовары; с их приказчиками, которые брали взятки с нищего деревенского люда огурцами, а с городского — канарейками и посудой; с мастерами казенных оружейных заводов, которые без зазрения совести били заводских баб и по своей прихоти снижали расценки рабочим. Поистине многолики одежды, в которые обличается подлость, порожденная незаконно нажитым богатством!

В приемной инспектора уже сидело несколько человек, и Смидович, заняв очередь, запасся терпением. Дверь в кабинет была закрыта не плотно, и он услышал доносившиеся оттуда голоса. Один из них ему показался знакомым. «Неужели этот чертов князь успел опередить меня?» Краска бросилась ему в лицо, и он с трудом удержал себя на месте.

Через несколько минут массивная дубовая дверь распахнулась и на пороге приемной появился Урусов. У него был самодовольный и надменный вид.

Смидович медленно поднялся с места и пошел навстречу князю:

— Одну минуту, ваше сиятельство!

— Это снова вы? Что вам угодно? — холодно спросил Урусов.

— Ничего особенного, ваше сиятельство. Просто я имею честь публично дать вам пощечину.

И размахнувшись, Смидович ударил князя по щеке тяжелой ладонью.

Урусов отпрянул. Сидевший за столом секретарь побледнел и едва нашел силы, чтобы подняться со стула и прийти на помощь князю.

— Ваше сиятельство… Господа… Что же это такое?.. — пробормотал он.

— Вы за это поплатитесь, Смидович! — зло прохрипел Урусов, прикладывая носовой платок к покрасневшей щеке.

Смидович вернулся в университет возбужденный, с пылающим лицом и лихорадочно блестящими глазами.

— Опять что–то происходит, молодой человек? Что сегодня? — спросил его в коридоре Сеченов.

— Я только что публично дал пощечину князю Урусову, — сказал Смидович, сияя.

— Смело, очень смело, даже излишне смело, — ответил Сеченов. — Впрочем, будь я на вашем месте… Наглецов, в том числе сиятельных, пора поставить на место.

— Особенно сиятельных, — осторожно поправил Смидович.

Сеченов пристально посмотрел на студента:

— Будьте осторожны, Петр Гермогенович… Вы, кажется, играете некоторую роль в студенческом совете, не так ли?

Отпираться было нелепо, да и стоило ли скрывать от такого человека, как «политически неблагонадежный профессор Сеченов»?

— Да, Иван Михайлович. В числе других я пытаюсь пробудить в своих товарищах дух вольнолюбия…

— И, конечно, боретесь с уставом тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года?

— Само собой разумеется! Требовать от поступающих в университеты свидетельства полиции о «безупречном поведении», это ли не издевательство над молодыми людьми? А запрет участия в каких бы то ни было прогрессивных обществах и кружках?

— В уставе сказано — не прогрессивных, а тайных, — Сеченов выразительно улыбнулся.

— Но ведь это почти синонимы! — горячо воскликнул Смидович. — В наши дни прогрессивное не может быть явным, волей–неволей оно должно быть тайным, подпольным. Иначе его пресекут, разгромят, уничтожат!

— Тише, тише, Петр Гермогенович. Не забывайте, что мы не одни…