Неправильные дети

– Было приятно познакомиться с вами, господин Поппенмейкер. Я вернусь за пошлиной через десять дней.

– Десять дней, договорились, – просипела Милу. – Счастливого пути.

Спельман была уже у двери, когда вдруг обернулась, сдвинув брови.

– А где пятый ребёнок?

Лотта вздрогнула.

– Милу готовит лекарство для меня, – быстро ответила Милу.

– Понимаю, – произнесла Спельман. – Уверена, вы будете заботиться о ней так же хорошо, как она о вас. Но мне пора. Мне с этим грузом предстоит долгая дорога в Амстердам.

Она сунула фолиант себе под мышку и через несколько секунд выскользнула в ночь.

21

Ветер звучно захлопнул входную дверь за представительницей органов опеки. Милу уронила ниточки марионетки и шумно выдохнула, после чего присоединилась к друзьям. Все пятеро стояли у окна и наблюдали, как Спельман запихивает учётную книгу в корзинку велосипеда, выруливает к мосту с открытыми воротами и выезжает на тёмную дорогу.

А Эдда Финкельштейн всё ещё обреталась в саду, она выдёргивала сорняки у стены и наблюдала за мельницей. Управляющая польдером приподняла фуражку, когда Спельман проехала мимо, и Милу не сомневалась, что любопытная бровь Эдды неумолимо полезла вверх.

Милу зарычала.

– Почему эта женщина не оставит нас в покое?

Лотта задёрнула занавеску.

– Если бы Эдда на нас донесла, Спельман вела бы себя по-другому. Нет, Милу, мы сами виноваты. Мы поступили неосмотрительно и забыли про пошлину.

– Пятьдесят гульденов, – сказал Сем тихим голосом.

Мальчик выглядел совсем опустошённым.

А Моцарт испустил резкое:

– Пи-и-и-и!

– На такие деньги, наверное, можно дом купить, – предположила Лотта.

– Или билеты в Азию, – добавил Эг.

– Или пять особенных сирот, – заметила Милу.

В течение нескольких минут, показавшихся им очень долгими, никто не раскрывал рта. Снаружи ветер набирал силу, скулил и выл, совсем как безысходные мысли у Милу в голове.

– Значит, мы купим нашу свободу, – наконец произнесла она. – У нас есть десять дней, чтобы всё устроить. Найдём деньги, заплатим ей и навсегда избавимся от опеки.

Друзья посмотрели на неё так, словно она сморозила несусветную глупость.

Уши Милу защипало.

– Я понимаю, шансов у нас мало, но…

– Нет, – отрезала Лотта

Милу буквально увидела, как бешено крутятся шестерёнки у Лотты в голове, пока она пытается найти решение. Но затем подруга поникла.

– На этот раз действительно невозможно.

– Но…

– Нам надо поспать, – проговорил Сем. – За оставшиеся несколько дней мы должны выжать всё из этих тёплых постелей. А утром обсудим, куда можно отправиться…

Милу посмотрела на каждого по очереди, отказываясь верить, что они так легко сдались.

– Вы хотите уйти?

Эг покачал головой.

– Мы будем вынуждены уйти.

Один за другим они повернулись и отправились спать: все, кроме Сема и Милу.

Теперь они вдвоём сидели за кухонным столом, касаясь друг друга вытянутыми ногами, устремив взгляды в окно, за которым поблёскивал иней. Оба молчали.

Усталость навалилась на Милу. Она не позволит, чтобы у неё отняли мельницу. Она не может. Она просто должна быть такой же храброй и умной, какими наверняка были её родители и сестра, где бы родные ни находились.

Должен найтись способ сделать так, чтобы они впятером жили на мельнице.

Остальные скоро уснули, пар от дыхания поднимался над одеялами.

– А театр… это то, о чём ты всегда мечтала, верно? – спросил Сем.

– Почти, – ответила Милу.

Она не упомянула, что здесь не хватает одного ключевого компонента: её семьи. Сем поймёт, что она чувствует. Он всегда понимает. Они помолчали ещё некоторое время, глядя на кружащиеся пылинки и сверкающий иней.

– Сказать, что мне снилось? – тихо спросил Сем.

Милу резко вскинула голову.

– Цирк де Люмьер, – ответил он, печально улыбаясь.

Милу нахмурилась. Три года назад в Амстердам приехала парижская труппа. Все пятеро рисковали попасть под трость Гассбик, когда выбрались из приюта, чтобы посмотреть, как артисты торжественно проедут по улице, направляясь в парк. Клоун вручил им рекламную афишу. Ту самую, которая сейчас была одной из самых дорогих её сердцу вещей. Памятный сувенир, напоминание о миге счастья в океане тоски. Она до сих пор помнит, какие у её друзей были лица в тот день.

Тогда она в первый раз увидела искреннюю улыбку Фенны.

– Ты хочешь быть клоуном?

Сем закатил глаза.

– Конечно, нет! Хотя, наверное, у меня бы неплохо получалось.

– Ну и?..

– Через несколько дней после того случая я чистил водосток перед приютом, и мимо проходили акробаты. Они надели длинные плащи поверх костюмов, но я всё равно их узнал. Одна из них, женщина, у которой кожа была темнее, чем у Эга, зацепилась плащом за решётку. Я сразу подбежал к ней и предложил зашить ткань. Мы поболтали, и она рассказала, что костюмы всегда рвутся, а во всём мире не найдётся столько ниток, чтобы хватало на постоянную починку.

Сем умолк. Милу ждала, когда он продолжит, думая, почему он всё это скрывал. Мальчик заговорил вновь, а его лицо омрачилось.