«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

Центральной фигурой в стихотворении является «клетка», обеспечивающая для Данте особую атмосферу, контрастирующую с темнотой «пыльного» кафе, скрывающей архитектурные излишества кафе (его былую роскошь). Но что это за особая атмосфера? Хотя слова «клетка» у Мандельштама нет, к нему восходят две метафоры – «коробка тюремного резонатора» и «автобиографическая виолончель». Клетка – это та самая «коробка», а проще – тюрьма (il cascere), и «Божественная комедия» есть не что иное, как «автобиографическая виолончель», которая «дополняет и акустически обуславливает речевую работу».[281]

«Виолончель» – это эмоциональный фон, передающий эмоциональное состояние опального поэта: «ожидание и мучительное нетерпение»:

«В мире не существует силы, которая могла бы ускорить движение меда, текущего из наклоненной склянки. Поэтому виолончель могла сложиться и оформиться только тогда, когда европейский анализ времени достиг достаточных успехов, когда были преодолены бездумные солнечные часы и бывший наблюдатель теневой палочки, передвигающейся по римским цифрам на песке, превратился в страстного соучастника дифференциальной муки, в страстотерпца бесконечно малых. Виолончель задерживает звук, как бы она ни спешила. Спросите у Брамса – он это знает. Спросите у Данте – он это слышал».[282]

Но что слышал Данте из «тюремной коробки», а точнее, в чем заключается «речевая и акустическая работа» поэта, помещенного в клетку? Мандельштам подмечает в тексте Данте обилие слуховых образов: «бродячих анекдотов, кошмаров», «гротескную буффонаду», заикающуюся, шепелявую и гнусавую речь, «губную» и «зубную музыку». Вероятно, вся эта «акустическая работа» подпадает под то, что Бродский передает в строке: «дряхлый щегол выводит свои коленца». Однако одно дело – передать то, что ты услышал из своей «тюремной коробки», а другое – самому заявить о своем недовольстве, «выводя (откалывая?) коленца». Что толкает Данте на такое недовольство?

«Данте – бедняк. Данте – внутренний разночинец старинной римской крови, – читает Бродский в эссе Мандельштама. – <…> Нужно быть слепым кротом для того, чтобы не заметить, что на всем протяжении Divina Commedia. Данте не умеет себя вести, не знает, как ступать, что сказать, как поклониться. <…>. Внутреннее беспокойство и тяжелая, смутная неловкость, сопровождающая на каждом шагу неуверенного в себе, как бы недовоспитанного, не умеющего применить свой внутренний опыт и объективизировать его в этикет, измученного и загнанного человека, – они-то и придают поэме всю прелесть, всю драматичность».[283]

Клетка со щеглом, помещенная в пространство пыльного кафе, соседствует с пространством великолепного дворца и купола собора, в котором лежит Лоренцо Медичи. Если бы Данте увидел это великолепие рядом со своей могилой, он бы возмутился. Но, к счастью, такого великолепия он не видит. Луч «проникает сквозь штору и согревает вены грязного мрамора» – разумеется, того мрамора, из которого сделан памятник Данте. И тут снова необходимо вспомнить об эссе Мандельштама.

«Стихи Данте сформированы и расцвечены именно геологически. Их материальная структура бесконечно важнее пресловутой скульптурности. Представьте себе монумент из гранита или мрамора, который в своей символической тенденции направлен не на воображение коня или всадника, но на раскрытие внутренней структуры самого же мрамора или гранита. Другими словами, вообразите памятник из гранита, воздвигнутый в честь гранита и якобы для раскрытия его идеи, – таким образом, вы получите довольно ясное понятие о том, как соотносится у Данте форма и содержание».[284]

Полагаю, мысль Мандельштама о том, что монумент из гранита и мрамора может быть направлен на «раскрытие внутренней структуры самого же мрамора и гранита», могла быть истолкована Бродским не только буквально, как это было сделано в стихотворении “Aere perennius” (см. сноску 394), но и фигурально. Фигуративная мысль, вероятно, подсказала ему последнюю строку стихотворения: «и щегол разливается в центре проволочной Равенны». Что означает глагол «разливается»? Разумеется, не «поет сладко, как соловей». Как можно «петь сладко», будучи окруженным проволокой? Остается предположить, что «разливается» имеет здесь переносное значение, скорее всего, «разоряется», «нарывается», «скандалит». И эта мысль, будь она справедлива, могла быть навеяна Мандельштамом.

«Понятие скандала в литературе гораздо старше Достоевского, только в тринадцатом веке и у Данте оно было гораздо сильнее. Данте нарывается, напарывается на опасную и нежелательную встречу с Фаринатой совершенно так же, как проходимцы Достоевского наталкивались на своих мучителей – в самом неподходящем месте».[285] Предположительно встреча с Фаринатой могла быть подменена в фантазии Бродского соседством с Лоренцо Медичи.