«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

«На мой взгляд, это человек и поэт во многих своих проявлениях чрезвычайно пошлый. Человек, способный написать: “Я ломаю слоистые скалы / В час отлива на илистом дне…” Ну, дальше ехать некуда!»[291] – цитирует Бродский стихи Блока, возможно, унаследовав свою нелюбовь к Блоку у Мандельштама.[292]

Но если неприятие Блока Мандельштамом получило достаточно ясное обоснование, то Бродский не считает нужным объяснить причину своей заниженной оценки Блока. И эта оценка, высказанная в интервью с Соломоном Волковым,[293] запомнилась мне именно в контексте фантастического видения самого Бродского. Ему снится, что он едет из Гринвич-Виллидж на 120-ю улицу, подходит к метро и видит, как Бродвей до самого Гарлема становится вертикальным, превращаясь в небоскреб. Это описание сна, вроде бы случайного, поразило меня своей пронзительностью, как раз перекликающейся с теми строками Блока, которые были списаны Бродским в расход из-за дурного вкуса. У Блока могла быть заимствована метафора «глаз, засоренный горизонтом», вроде бы попавшая в «Набережную неисцелимых» из стихотворения «Одиссей Телемаху», а в «Одиссей Телемаху» из «Путешествия в Армению» Мандельштама,[294] как полагает Людмила Зубова.

Но прежде чем закрыть тему «водички», мне хотелось бы обратить внимание на английский заголовок: Watermark («Водяной знак»).

Что мог Бродский вкладывать в это название?

«Водяным знаком» принято называть рисунок, который наносится в виде дополнительного слоя различной толщины на темный фон бумаги. Скорее, чем с водой, он может быть связан с плотностью и толщиной бумаги. Однако если подумать о его эффекте на глаз, водная поверхность оказывается причастной к преломлению световых лучей, эффекту отражения зеркал, амальгамам и т. д. Тот, кто внимательно читал Бродского, вероятно, заметил его пристрастие к зеркальным отражениям и связанным с ними неожиданным ассоциациям, подобиям, параллелям и сравнениям, под которые он готов подвести ту или иную теорию.

«Есть что-то первородное в путешествии по воде даже на короткие расстояния <…> Вода отменяет принцип горизонтальности, особенно ночью, когда ее поверхность походит на тротуар». Итак, когда поверхность воды принимается за тротуар, «вода отменяет принцип горизонтальности». Но не следовало бы здесь сказать совсем другое? Разве неразличение воды и тротуара, возникшее в отсутствие зрения (ночью), не есть, наоборот, подмена реальной вертикали, свойственной воде, мнимой горизонталью? И тут следует вспомнить еще раз. Речь не идет о наблюдении. Завершая мысль о воде, отменяющей принцип горизонтали, Бродский размышляет о воде в ином смысле.

«Я просто думаю, что вода есть отражение времени, и в канун каждого Нового года я на манер язычника стараюсь оказаться около воды, предпочтительно морской или океанской, чтобы наблюдать за рождением в ней нового поступления, новой чаши времени»[295] и т. д. В этом новом контексте, возможно, уже наброшенном мысленно на старый, признание «вода отменяет принцип горизонтальности», относится уже не к водичке, которая стелется, как степь или тротуар, а к воде, которая движется, как время, нацеленное на то, чтобы прибиться к обозначенному месту. И на месте ожидания времени (в будущем) останется след (прошедшего): вовсе не вещь типа девы в раковине (фантазии художника), а нечто реальное: тот «кружевной рисунок, оставленный на песке», на который поэт смотрит «с нежностью и благодарностью».[296]

Как и поэт, этот след должен был пройти свой путь «экстатической горизонтальности», если воспользоваться языком Хайдеггера. След присвоил себе этот временной путь, как «подступление к себе», «удерживание себя при» и «возвращение к себе».[297]

«Есть что-то первородное в путешествии по воде». Вернемся еще раз к наблюдению Бродского из «Набережной неисцелимых». Хотя в словаре Бродского слово «первородный» встречается довольно часто, оно вряд ли употребляется в значении греха прародителей – Адама и Евы. А если учесть его юношеское увлечение восточными мистиками, идущее от Андрея Волохонского, Гарика Гинзбурга, а позднее – Андрея Сергеева, со словом «первородный» он мог связывать слово «бардо», где bar означает «между», a do – «башню» или «остров». Тибетские мудрецы сравнивают «бардо» с рекой, текущие воды которой не принадлежат ни одному из берегов. Выраженный в терминах времени, «бардо» означает непосредственный опыт в настоящий момент, опыт «теперь», когда «я» уже возникло из прошлого и еще не обрело будущего. Таков действительный опыт, понимаемый как опыт на мистической почве.[298] Возможно, «первородное» в путешествии по воде в словаре Бродского ассоциируется с неким мифом, знание которого является предпосылкой к постижению смысла. Без этого знания ассоциации поэта лишены смысла, как лишены смысла ассоциации в буддийских текстах.